Как видите, я все еще представлял себя романтическим героем вместо того, чтобы смириться с менее значительной ролью, которую мне суждено было сыграть в драме семьи Кроули. Мы ждали, мелодия на граммофоне закончилась и началась снова, но тот, ради кого она была выбрана, не объявлялся. Я чувствовал, как растет напряжение в кругу сомкнутых рук, как усиливаются дурные предчувствия и страх. Когда второе и третье исполнение лихого «Да! У нас нет бананов» так и не смогло выманить с дерева Чеширского кота, мы на миг разомкнули руки и стали ждать, пока Кроули спустился вниз за своим тайным оружием: дюжиной новеньких пластинок, которые он купил накануне в универмаге «Ванамейкер». Это были танцевальные мелодии и набор незамысловатых песенок, весьма подходящих к Рождеству. Интересно, что подумала молоденькая продавщица музыкального отдела о средних лет господине, покупающем «Потрясем ножками», «Давай, Дженни, шагай!» и «Каждую ночь, засыпая, я плачу о тебе»?
И вот теперь мы слушали их — раз, второй, третий, пока не заучили наизусть всю эту сентиментальную бредятину. Мы ставили их вновь и вновь, пока дедушкины часы не пробили полночь и Кроули объявил, что стерлась последняя стальная иголка.
— Ну, — раздался в темноте голос Фокса, — что мы теперь будем делать?
В комнате воцарилось молчание, каждый ждал, чтобы его сосед предложил перенести сеанс. И в этот момент всеобщего замешательства я вдруг запел самую дурацкую из известных мне песенок:
Я не обращал внимания на недовольные замечания моих коллег («Кто это там распелся? Этот Финч что, совсем выжил из ума?») и продолжал горланить:
Недостаток таланта я с лихвой восполнял энтузиазмом и, когда добрался до припева, голос мой уже не дрожал. Мне даже стало это нравиться:
И тут я с удивлением услышал, как чей-то голос подхватил мелодию, — Флинн! Пел он еще хуже, чем я, но вместе мы разделались со вторым куплетом, где сгорающий от страсти заика объясняется в любви перед тем, как его отряд отправится за море, во Францию.
Затем к нам присоединился Ричардсон. Песня зазвучала громче, и наш маленький хор стал такой силой, что в конце концов не удержался Фокс, и наше трио превратилось в квартет:
Я до сих пор не знаю, что подтолкнуло меня запеть в ту ночь, а тем паче почему Фокс, Флинн и Ричардсон, преодолев свою враждебность, вдруг присоединились ко мне. Думаю, мы поступили так от отчаяния, а также из стремления сохранить в этой нелепой ситуации остатки собственного достоинства. Вот мы, серьезные взрослые мужчины, сидели в темноте, держась за руки. Что еще нам оставалось? Только запеть.
Когда мы допели до конца, Кроули принялся аплодировать, а потом рассмеялся, да так заразительно, что и мы, не удержавшись, последовали его примеру. Мы смеялись, забыв нашу неприязнь друг к другу, и я не сразу сообразил, что мы все еще держимся за руки и, значит, Кроули хлопать не мог.
— Браво! — произнес в темноте знакомый голос.
— Уолтер!
Дрожь пробежала по нашему кругу.
— Мы уж и не ждали, что ты объявишься, — сообщил Кроули.
— Чтобы я пропустил дебют «Придурков из «Сайентифик американ»?
— Неужели мы так плохо пели? — спросил Ричардсон.
— Наоборот! Вы стали бы главной приманкой на Бродвее — конечно, если бы еще вырядились в смокинги с блестками.
— Мы рады, что ты вернулся, — сказал радушно Кроули. — Мы решили, что ты с нами уже распрощался.
— Нет, я как раз за этим пришел.
— За чем?
— Попрощаться.
Мы застыли в изумлении, а потом Кроули задал вопрос, который вертелся на языке у каждого:
— Но куда ты уходишь?
— На запад.
— Что ты хочешь там увидеть?
— Горы, — ответил Уолтер. — Или скорее то, что по ту сторону гор.
На это раз вопрос задал Фокс:
— Вы думаете найти там Божественный град?