Индеец с тротуара (сборник)

— Да, — сказала Натали. И в этом ее «да» не прозвучало ни вопроса, ни бездумного согласия, ни насмешки, ни равнодушия. Только твердая уверенность: «Да», — и все тут. — Это ты здорово придумал.

— Нои дорого обойдется.

— О, с этим-то ты как-нибудь справишься.

— Как?

— Стипендия… работа. Поэтому я и даю уроки. Чтобы поступить этим летом в Тенглвуд.

— Тенглвуд? Это в Нью-Саус Уоллес?

Она усмехнулась.

— Это такая музыкальная школа.

— Недалеко от Техасского института психологии, да?

— Точно.

Мы подъехали к моей остановке. Я поднялся и сказал:

— Пока.

И она ответила:

— Пока.

И я вылез под дождь. Уже после того, как я сошел, я сообразил, что мог бы проехать с нею еще два квартала и мы худо — бедно, но закончили бы наш разговор. Он оборвался так неожиданно. Я подпрыгивал, продолжая свои обезьяньи штучки уже под дождем, но она сидела у окна с другой стороны. Автобус тронулся. Никто меня не видел, кроме дяди, который готов был так далеко загнать нас. Он быстро обернулся и подмигнул мне.

Я рассказываю так скрупулезно о моем разговоре с Натали Филд в автобусе, — об этом ничего не значащем разговоре — потому, что для меня он был чрезвычайно важен. Уже одно то, что само по себе незначительное приобретает такое значение, очень важно.

Очевидно, раньше я представлял себе важные события как нечто торжественное, грандиозное, сопровождаемое приглушенным пением скрипок. И очень трудно согласиться с тем, что поистине значительные события — это обыкновенные маленькие случайности и неожиданные решения. А когда начинается музыка, и всеобщее внимание, и церемониальные одежды — тут уж ничего мало — мальски значительного нет и быть не может.

Прочно засело в моей голове из нашего с нею разговора одно слово, самое обычное, без особого смысла. Не ее внешний вид, не то, как она глядела на меня, не я сам, в роли клоуна изо всех сил смешивший ее, — хотя, пожалуй, и это все вместе взятое, все как бы спрессовалось в одном слове «да», в твердо, решительно произнесенном ею слове «да». «Да, именно так ты и поступишь». Это было как скала. И теперь, когда бы я ни заглянул в себя, там, в моем сознании была эта «скала». А мне необходима была «скала». Нечто такое, на что можно было опереться. Нечто прочное. Потому что вокруг все было аморфно, словно каша, болото, туман. Туман смыкался со всех сторон. И я уже окончательно заплутал в нем.

И в самом деле, все менялось к худшему. Наверное, это началось давно, очень давно. Но машина стала той последней каплей, которая переполнила чашу.

Видите ли, вручая мне машину, мой отец как бы говорил: «Вот кем я хочу тебя видеть: нормальным американским подростком, который обожает свою машину». И, передав ее мне, он лишил меня возможности сказать то, что я наконец осознал: «нормальным американским подростком» я никогда не был и быть не собираюсь, и по этой причине я нуждался в помощи, чтобы понять, кто же я такой и где мое место. Но сказать все это отцу значило бы заявить: «Забери свой подарок, не нужен он мне!» Мог ли я пойти на это? Ведь он душу в него вложил. Ведь это было лучшее, что он мог мне подарить. И сказать ему: «Убирайся ты со своей машиной, папа, не нужна мне она». Так?

Кажется, мать понимала это, но мне ее понимание было до лампочки. Моя мать была и остается хорошей женой. Быть хорошей матерью и хорошей женой — дело первой важности для нее. И она действительно хорошая мать и хорошая жена. Она никогда не унизит моего отца. Она по мелочи командует им, это уж как положено, но никогда на него не ворчит, не обрывает его, как поступают другие женщины — я не раз слышал — со своими мужьями; во всех больших делах она его поддерживает — он у нее всегда прав. И она содержит в чистоте дом, очень хорошо готовит, к тому же печет домашнее печенье и всякие вкусности, и рубашка чистая для нас у нее всегда наготове, а когда обществам «Мускуляр Дистрофи» или «Марш Дайм» требуется секретарь или сборщик взносов, она и это берет на себя. А если вы считаете, что кормить — поить, обихаживать семью, пусть маленькую, да так вести хозяйство, чтобы все было в ажуре и тихо — мирно, дело несложное, вам не мешает побыть на ее месте год — другой. У нее много работы и забот полон рот. И при этом