Индеец с тротуара (сборник)

Кажется, только во время каникул я узнал, что Натали вовсе не собирается стать профессиональным скрипачом. Она играла на скрипке, альте и фортепиано, а хотела стать композитором. Она осваивала все эти инструменты, чтобы, давая частные уроки, преподавая в музыкальных школах, играя в оркестре, зарабатывать себе на жизнь, но все это она рассматривала как средство для достижения главной цели. Я долго ни о чем не догадывался, потому что она все не решалась рассказать. Не думаю, чтобы она еще кому-нибудь признавалась в этом, разве что матери. Что касается ее исполнительского искусства, то внешне она так была уверена в себе, так здраво оценивала свои возможности, что я долго не догадывался, какая за этим кроется беззащитность, неуверенность, полное незнание тех вещей, с которыми были связаны самые ее честолюбивые мечты — потому-то ей так трудно было говорить об этом. О том, что составляло истинный смысл всей ее жизни.

— А женщин — композиторов нет, — сказала она мне как-то.

Шли рождественские каникулы, и мы с ней частенько встречались. В тот раз мы гуляли в парке. Это лучшее место в нашем городе: огромный, как лес, парк с тропинками, у которых нет конца. Мы прогуливали жирного попконоса м-с Филд по имени Орвилл. Шел дождь. Я знаю, что пес на самом деле назывался пекинес, но он все-таки был попконос.

— Ни одной женщины — композитора? Быть того не может! — возразил я.

Натали согласилась — были, но вряд ли сыграли значительную роль, а если и внесли какой-то вклад в музыку, теперь все равно об этом не узнаешь, потому что оперы, которые они писали, не ставятся на сцене, симфонии не исполняются на концертах.

— Но если они писали хорошую, по-настоящему хорошую музыку, — возразила она себе, — ее исполняли бы, правда? Видно, не было среди них первоклассных композиторов.

— Но почему же?

Сама эта мысль казалась странной. Множество женщин — композиторов пишут сейчас популярную музыку, а певиц всегда было больше, чем певцов; что ни говори, музыку не назовешь «мужским видом» искусства, она — явление общечеловеческое.

— Не знаю почему. Может быть, когда-нибудь я до этого докопаюсь, — довольно угрюмо ответила Натали. — Но думается мне, что все это предубеждение и ложь. Как это ты тогда назвал? Са-мо-что-то-там-такое.

— Предсказанное самовыражение?

— Да, только наоборот. Все твердят тебе: этого ты не можешь! — и ты веришь. Так было в литературе, пока не нашлись женщины, которые перестали прислушиваться к общепринятому мнению, а взяли да написали такие замечательные романы, что, если бы мужчины и после этого продолжали утверждать, что женщины не способны писать романы, они выглядели бы полными идиотами. Сложность заключается в том, что признание, которое какой-нибудь третьесортный мужчина получает просто так, приходит к женщине только в том случае, если она поистине первоклассный мастер своего дела. Это рок какой-то. Или, пожалуй, то, что ты называешь «выравниловкой».

Как-то в одном из разговоров с ней, я действительно выдвинул целую теорию о том, почему я оказался аутсайдером. Почему вся эта публика создает себе кумиров из людей, преуспевающих в спорте и политике, и презирает и ненавидит тех, кто преуспевает, занимаясь умственным трудом? Но, конечно, кроме тех случаев, когда этот «умственный труд» воплощается в кругленькую сумму или приносит власть — такие «преуспевающие» тоже возводятся в ранг героев. Отчасти это антиинтеллектуализм, но главное здесь — желание свести всех до уровня муравья, чтобы все стали одинаковыми, как муравьи, — вот это я и назвал «выравниловкой», хотя в нынешнее время для определения этого явления появились такие причудливые термины как, например, «антиэлитизм», а то и совсем уж непригодное для такого случая слово — «демократия»: подобными словами не следует бросаться, не вникнув как следует в их смысл.

— Выравниловцы — шовинисты мужского пола? — усмехнулся я.

— Вот-вот, совершенно точно, — сказала она.

Пёс Орвилл подкатился к нам по дорожке, и перемазал нам джинсы — сначала мне, а потом Натали.

— И какую же музыку ты хочешь писать? — спросил я ее.