Индекс Франка

– Чем это однажды кончилось, ты помнишь, – сказал он вслух и покачал головой. – Очень хорошо помнишь. И обещание себе ты дал тогда неспроста.

Виктор решительно развернулся в сторону лестницы, ведущей на уровень ниже, к палатам гнойной хирургии. Дверь на лестничную клетку хорошо ограждала от приторного душновато-сладкого запаха пациентов, что лежали в «гнилухе». Платонов распахнул её и машинально задержал дыхание на несколько шагов, чтобы адаптироваться к этой атмосфере мелкими медленными вдохами.

Нащупав в кармане маску и шапочку, он надел их перед входом в отделение. Дверь, тугая и слегка скрипящая, пропустила внутрь.

Каталка с Лидией Григорьевной стояла посредине коридора. Свет здесь был по режиму выключен, горела только настольная лампа на посту и пара слабеньких ночных светильников по периметру, поэтому Виктор чуть не влетел в Белякову, остановившись лишь в паре сантиметров.

– Никак в палату определить не могут? – спросил он.

– Наверное, это не очень быстрая процедура, – ответила пациентка. – Всё-таки ночь на дворе.

– Где медсестра? Она вас вообще видела уже?

– Да, конечно. Что-то у неё случилось. Позвали куда-то.

Платонов обогнул каталку, заглянул за угол. Там, куда показала Белякова, виднелась открытая дверь в палату, где горел свет. Виктор уже направился в ту сторону, как из неё навстречу вышла Ольга – медсестра, с которой Виктор часто дежурил; исполнительная, невозмутимая, с железным характером и идеальными навыками.

– Почему пациентку не определяем никуда? – тихо спросил Платонов.

– А было бы место, – громко, как днём, ответила Ольга. – То есть, вот теперь оно появилось.

Платонов приподнял брови в немом вопросе, отметив про себя, что они с Кравец волевым решением положили Белякову в гнойную хирургию и даже не узнали, есть ли там места.

– Так Бочкарёва всё, место и освободилось, – пояснила Ольга. – Реанимация за пять минут до вас ушла. Кстати, надо там дневничок черкануть будет.

– Обязательно, – машинально сказал Виктор. – Бочкарёва – это с пролежнями, септическая бабушка? Знаю, я же сам на прошлой неделе принимал. Не верилось, что больше суток протянет. Максимум двое.

– Шесть протянула, – уточнила медсестра. – Вы ж, Виктор Сергеевич, в истории болезни написали: «Прогноз для жизни крайне неблагоприятный». Ну вот и сбылось.

Платонов немного напрягся от такой трактовки – человеку со стороны могло бы показаться, что Ольга чуть ли не напрямую связала смерть бабушки с изложенной в истории формулировкой.

Септическую бабушку Бочкарёву он принял на дежурстве в тяжелейшем состоянии – девяностолетнюю маму на «Скорой» привёз сын, который уверял, конечно же, будто ходить она перестала не больше десяти дней назад. Увиденное же Платоновым на перевязке говорило о том, что мама была брошена сыном давно – не меньше двух месяцев. За более короткий срок такие пролежни просто не успели бы сформироваться. Бабушка тяжело дышала в постели, просила укрыть её одеялом и на голос сына не реагировала. Виктор думал, что она в оглушении, но на его собственные вопросы она отвечала пусть и медленно, но точно.

– А почему я не в курсе? – уточнил Платонов. – Это ж не прыщик на носу, а летальный исход.

– Да я сама только недавно зашла к ней, – развела руками Ольга. – Она все стонала последние дня два, пить просила. Мы соску ей давали. А тут что-то затихла. Я в палату – а она уже холодная. Позвонила в реанимацию. Вам бы чуть позже тоже сообщила, да вы вот и сами пришли.

Медсестра, отчитавшись дежурному хирургу, с чувством выполненного долга пошла в сторону поста – оформлять поступившую пациентку. Платонов же переступил порог палаты и огляделся. Бабушка с подвязанной челюстью лежала головой в сторону окна. Причудливые тени от луны и фонарей падали на её неподвижное лицо, одеяло и стол, где стояла ненужная уже бутылочка из-под минералки с надетой на горлышко соской. С одной из ног одеяло было откинуто – Платонов видел на стопе потемневший от гноя бинт и привязанную к большому пальцу бирку. На кровати рядом, где ночевал изредка её сын, никого не было.

Санитарка, всё это время молча стоявшая за спиной, заметила его взгляд, сказала:

– Он последние два дня пьяный приходил по вечерам, как будто ему проспаться негде было. Пользовался пропуском для охраны, что ему заведующая подписала. Нам бы помощь очень пригодилась – повернуть там маму, попробовать усадить, чтобы поела. А он приползал, падал на кровать и спал до утра. Ещё и храпел. Так сегодня мы его не пустили. А оно, видите, как случилось – именно сегодня умерла мама. Завтра придёт и возмущаться будет, что без него. Что не пустили.

Платонов представил себе ночную пьяную истерику на тему «Спасайте маму, твари!» в исполнении того, кто ещё два месяца назад сам должен был понять, что с мамой что-то случилось. Как и предполагал при поступлении Бочкарёвой Виктор, у неё была сломана шейка правого бедра – это и обездвижило бабушку. Но никого рядом не оказалось, а потом было уже поздно.

– Хорошо, что его сегодня прогнали, – успокоил её Платонов. – Всем хорошо. И даже ей, наверное, – он посмотрел в сторону тела на кровати.