Индиана Джонс и Дельфийский оракул

Вид этих стариков всегда ободрял его. Они хранители традиций. Они словно всю жизнь просидели у харчевни, поджидая, наблюдая, изредка переговариваясь. Хотя Панос знал, что были времена, когда и они были активными полными жизни работягами, снующими в гору и с горы – плотниками, ремесленники, торговцами, пастухами.

Но все это было до переезда, когда деревню перевели со священных развалин на нынешнее место. Теперь старики и сами ничем не отличаются от развалин Дельф – их старые кости уже не выдерживают активной жизни.

Он зашагал дальше, а старики заговорили между собой. Должно быть, вспоминают несчастье, случившееся много лет назад, когда погибла Эстел. А скорее всего, повторяют старую историю, разыгравшуюся после того. Эстел шла по горной тропинке, неся на руках малютку Григориса, когда оползень накрыл обоих. Паносу, опередившему их всего на несколько ярдов, удалось откопать Григориса из-под обломков. Тот каким-то чудом совсем не пострадал. Когда же показалась Эстел, Панос взвыл от горя. Эстел, его юная красавица-жена, была мертва – валун раздробил ей голову. Случилось это как раз в год переезда. «Тридцать лет назад», – подумал Панос. В год приезда археологов. В год, когда все переменилось.

Но смерть Эстел дала начало новой жизни – его собственной. Ее смерть, переезд деревни и Милос, отец Эстел, преобразили Паноса. Сколько Панос знал Милоса, того всегда кликали Чокнутым, а после несчастья его помешательство только усилилось. Но Панос научился прозревать сквозь пелену безумия Милоса и мало-помалу понял, что тот является провидцем и хранителем древнего знания.

Панос пересек садик и уселся на любимой скамейке. Сам по себе этот садик ничем не примечателен, но отсюда открывается удивительный вид на долину. После смерти Эстел Панос провел на этом самом месте бесконечную череду дней, воображая, будто вороном парит над долиной. Именно в такой день к нему подошел Милос и сказал, что настало время посвятить его в секреты тайного Ордена пифий.

Неподалеку двое мужчин в синих рабочих комбинезонах белили известью основание старого дуба, чтобы предохранить его от вредителей. Он ни разу не встречал ни того, ни другого; странно, ведь он знает практически всех жителей деревни. Хотя Панос уже несколько лет живет в Афинах, но часто приезжает сюда навестить мать и побыть невдалеке от святилища.

Он разглядывал работников, пока тот, что был поближе, не посмотрел в его сторону. Панос приветливо кивнул, поздоровался и осведомился, как идут дела. Маляр помолчал, снял кепку, вытер лоб тыльной стороной ладони и сказал, что здесь прекрасно, но он еще никогда не потел в такую прохладу.

– Солнце жаркое, а воздух холодный.

– В горах всегда так. Тут вам не Афины, – отозвался Панос, стразу же уловив столичный говор работника. – Давно вы здесь?

– Со вчерашнего дня. Меня прислало правительство, – маляр буквально лучился от осознания собственной важности; выпятив грудь и чуть не лопаясь от гордости, он ждал реакции Паноса. Но Панос разочаровал его, засмеявшись и качая головой.

– Значит, теперь после землетрясения правительство направляет сюда людей ухаживать за деревьями. Осталось лишь снова перевезти деревню.

– Меня прислали, потому что на следующей неделе в Дельфы приезжает король, – начал оправдываться маляр.

– Так-таки и приезжает? – с издевкой откликнулся Панос.

Маляр улыбнулся, поскольку знал такое, чего эта местная деревенщина знать не могла.

– Вот именно! Приедет посмотреть, какой ущерб нанесен руинам, и даже останется на два дня.

С этими словами маляр надел кепку и вернулся к работе.

Панос устремил взгляд в долину, обдумывая услышанную весть. Он знал, что в горах в паре миль отсюда у короля имеется резиденция, но монарх посещает ее крайне редко. Теперь Панос больше не сомневался в надежности предсказания. Время выбрано идеально.

– Папа, вот ты где!

Панос оглянулся через плечо и увидел спешащего через сквер сына. Григорис, теперь уже взрослый, как две капли воды напоминал его самого: такой же мускулистый, с узкими бедрами и темными вьющимися волосами. Наверняка только что услыхал о предстоящем визите короля и спешит удивить отца.

– Папа, ты не поверишь! Началось!

Панос встал со скамьи, взял сына за руку и повел подальше от рабочих.

– Знаю. Пойдем.

– Но откуда ты знаешь? Ты же был здесь. А я только что разговаривал со Стефаносом неподалеку от лагеря.

Панос остановился и повернулся лицом к Григорису.

– Я же просил тебя держаться подальше от руин! А ты первым делом, как только я ушел, помчался туда.

– Я не ходил к руинам, а держался поодаль. Она меня не видела. И чужеземец тоже. Я был очень осторожен.

Панос покачал головой; сын явно испытывает его терпение. Григорис уже допустил ошибку в Афинах, когда позволил обнаружить себя в Акрополе. А затем, прежде чем Панос успел задержать его, осложнил дело, ринувшись в преследование.

– Я уже просил прощения. Сколько раз надо извиняться? Я уже не ребенок. Ну, теперь ты выслушаешь меня?

– А что ты сделал бы, если бы они просто остановились и подождали тебя?

Сын в отчаянии возвел глаза к небу.