Индиго

Она назвала ему адрес, сказала, чтобы он взял такси, и, не слушая его возражений, положила трубку. В любое другое время, поставленный перед выбором — болтать с каким-то неведомым Биллом, втайне представляя себе, как раздеваешь его жену (которая, так уж случилось, сестра тебе), или в одиночестве жевать двухфунтовый стейк в тоскливом дешевом ресторанчике, — он предпочел бы полное одиночество.

К тому времени, как он вылез из такси где-то поблизости от Чикагского университета, настроение у него окончательно испортилось.

На кухне что-то готовилось. Луиза впустила его, приняла из его рук вино, которое он так тщательно выбирал, и, не глядя на этикетку, сунула в холодильник.

— Где Билл? — спросил он помимо воли.

— В другой комнате, — ответила она приглушенным голосом и ему показала, чтобы говорил потише. — Ты остаешься? Если да, то снимай пальто. А то у тебя такой вид, будто ты сомневаешься.

Квартирка была маленькая, но, как у Тима Чемберса, в ней царили чистота и порядок. Гостиная служила одновременно и столовой; Луиза зажгла свечу на столе, но еще не поставила третий прибор для Джека. В глубине комнаты на малой громкости туманно и грустно мурлыкала Этта Джеймс. Джек заметил на серванте знакомый диск цвета кости на кожаном ремешке. Талисман, который обычно носил отец.

— Я только что рассказывала Биллу о тебе. Я солгала и сказала, что ты был знаменитым в Европе футболистом. Ничего?

— Зачем? Разве он любит футбол?

— Не смеши меня. Хочешь с ним познакомиться? Проходи. Он, наверно, уснул.

Джек не был уверен, что хочет знакомиться с сонным мужем в неглиже, но Луиза, не обращая внимания на его протесты, потащила его в спальню. Билл в самом деле спал. В детской кроватке. Пухлые губки походили на землянику. Спал, сжав в крохотном кулачке уголок одеяла.

— Ну, хватит смотреть на него, — сказала Луиза.

— Я могу часами смотреть на спящего ребенка. Это как смотреть с моста на реку.

Пришлось ей тащить его за рукав.

— Пойдем поедим.

Она приготовила джамбалайю, притом так наперчила, что у него на лице выступила испарина.

— Сколько Биллу?

— Год. С половиной.

— Чудный малыш. А его отец?..

— Мне тридцать один. Я хотела ребенка, но не нашла подходящего человека. Так что выбрала одного посимпатичней, забеременела. В спутники жизни он не годился, и я дала ему отставку, когда убедилась, что он свое дело сделал. Он ничего не знал о Билле до последнего времени. Я тебя шокировала?

Да, Джек был шокирован, но, поскольку это был Чикаго и холод тут царил во всем, ответил:

— Нисколько.

— Правда? Это многих шокирует.

— Нет, вру. Это очень шокирует. Это очень по-современному. Очень по-американски.

— По-американски? Ты считаешь, это типично для Америки? Интересно. Разве англичанка не способна на что-нибудь подобное?

Он подумал и решил, что да, женщины в любой стране могут поступить так же, если захотят.

— Иногда я несу чушь, чтобы скрыть удивление, только и всего. До чего остро — во рту горит!

— Нравится?

Он не сказал, что ему нравится, только то, что джамбалайя чересчур острая, но взял еще вилку, желая показать, что не жалуется.

— И кто же отец ребенка?

Улыбка на ее губах погасла.

— Этого я не скажу. Иначе ты будешь знать то, чего Билл не знает.

— Не надо мне было спрашивать.

— Ничего, вопрос естественный. — Она встала, вспомнив о вине в холодильнике. — Просто я не как все.

Это правда. Как все она не была. Луиза снова села и разлила вино по бокалам; в ровном пламени свечи льющаяся струйка была такого же зелено-желтого цвета, как ее глаза. Он вновь заметил, что ее гложет какая-та забота, и знал: к заботам матери-одиночки это не имеет отношения.

— Ты в порядке? — спросила она. — Вид у тебя рассеянный.

— Да задумался о вещах, что остались в отцовской квартире.

— Я тебе сказала: картины принадлежат неизвестным авторам. Одна или две, возможно, представляют какой-то интерес, но это все в теории, пока не найдешь человека, который захочет их купить. Все по-настоящему ценное он обычно тут же продавал. Я это знаю, потому что я и занималась этим.

— Я нашел газетную вырезку об одном из художников, чьи работы висят в квартире.

Луиза слегка помрачнела и отложила вилку.

— Он был таким же, как те юнцы, которые обычно окружали Тима. Молодым последователем. Друзей-ровесников у отца никогда не было, а эти… Ему нужно было, чтобы они сидели у его ног и взирали на него затуманенным взором. И они были такими же, как он. Они узнавали в нем себя.

— Не понимаю.

— Все они были личности с неустойчивой психикой. Иногда квартира походила на палату в психбольнице. Депрессивные типы, жертвы, отщепенцы, всякого рода бродяги и заблудшие. Тим поощрял их и помогал воспринимать себя художниками, которые находятся в мучительных поисках. Покупал их картины, развешивал у себя в квартире. Они считали его богом.

— Почему ты говоришь, что они были такими, как он?

— Тебе стоит кое-что узнать о Тиме. В разное время он бывал настолько разным, что трудно поверить.

— О, кое-что я об этом знаю.

— Ты так считаешь? Да что ты можешь знать, так, самую малость!

— Мне нравится твой акцент.