Индиго

Она вытекала из меня с последними надеждами и мечтами на липкий пол, запачканный пеплом сигарет и следами смазки. Мобильный телефон издал звук входящего сообщения, заставляя меня оторвать взгляд от потолка.

Неизвестный номер

Привет, Алекс!

Я

Фото задницы / сисек / лица.

Неизвестный номер

???

Я

У тебя есть мой номер, значит, тот, кто тебе его дал, сказал, что я не стану общаться, пока не увижу твои прелести.

Неизвестный номер

Это Эльза из клуба «Брентвуд». У тебя сегодня благотворительное выступление для сбора средств в помощь детям-аутистам. Я написала тебе лично, чтобы выразить свою благодарность…

Я собирался выступить сегодня вечером бесплатно. С чего бы это? В большинстве случаев я отказывался от выступлений даже за деньги. Фактически я уже давно таким дерьмом не занимался. Вообще.

К черту моего менеджера Блэйка и моего агента Дженну. И к черту мою жизнь, которая швыряет меня из стороны в сторону, заставляя покидать комнату, мое убежище, личное пространство. И гребаную Эльзу, которая теперь знает все пятьдесят оттенков моей тупости.

– Эй, Вэйтроуз. Новенькое благотворительное дело. – Я швырнул телефон в Лукаса, который со вздохом поймал его на лету. Формально Лукас наш барабанщик, так что прикрывать мой зад не входило в его обязанности. Но Лукас, прозванный Вэйтроузом в честь сети модных супермаркетов, покупки в которых он мог себе позволить, умел общаться с «костюмчиками». Я же их ненавидел. Избегал их. Потому что, когда ты рок-звезда и зарабатываешь кучу денег, все хотят ухватить свой кусок пирога. Пирога, который испек ты. И купил ингредиенты на свои собственные деньги. «Костюмчикам» было наплевать на меня, когда я сидел изо дня в день у входа на станцию метро «Кингс-Кросс» с Таней, моей акустической гитарой, играл, просил подаяния, и всучивал демки в руки людей лишь для того, чтобы увидеть, как они выкидывают их в ближайшую урну. Никого из них не было, когда я, стоя под проливным дождем, стучался в двери, умолял о ночлеге в метель, торговался и спорил, чтобы меня услышали. Их не было рядом, когда я слышал только «Отстой!» в Гластонбери, три года играя на разогреве у групп познаменитее, или когда почти пустую банку пива кидали мне под ноги ради веселья, или когда какую-то пьяную девчонку рвало на мои единственные ботинки, а она пыталась мне сказать, что я пою, как дешевая подделка Моррисси[2].

Никого не было, когда я продал свою душу одному из таких «костюмчиков», который посчитал меня действительно талантливым. Но вот ему нужны были такие песни – «легкие, быстрые, запоминающиеся, с огоньком!», и я дал ему это. Говорил же, моя душа умирает. Или просто принадлежит другим. В обоих случаях мне нужна новая. К несчастью, даже отдав все свои деньги, мне ее не купить.

Я ненавидел всех, с кем работал. Записывающие компании, исполнителей, продюсеров, PR-менеджеров, маркетологов, большие корпорации, использующие меня как своего представителя, и вообще каждую дрянь, которая когда-либо просила о сотрудничестве, думая, что жизненно важна для звезды Алекса Уинслоу. Экстренное сообщение: я был звездой.

Я собирал все по крупицам.

Создал себя.

Собирался пожинать плоды трудов своих.

Все. До единого. Сам.

Мое нежелание делиться среди прочего добавляло мне репутацию придурка. Сказать, что мне плевать, значит не сказать ничего. Таблоиды не были мне друзьями, и день, когда я попрошу папарацци сфотографировать меня, будет днем, когда ад покроется коркой льда, а Кэти Перри выпустит приличную песню. Три года подряд за меня все еще голосовали как за «Самого приветливого со своими фанатами», и это было искренне, реально, правдиво. Я любил своих поклонников. Больше, чем я любил деньги, славу или кисок, которые пришли в мою жизнь вместе с ними.

– Чувак. Не могу поверить, что ты хотел заняться секстингом с пятидесятилетней председательницей благотворительной организации. У тебя совсем стыда нет? – Лукас толкнул меня в плечо ногой, его пальцы уже печатали извинения от моего имени. Даже не знаю почему. Мне показалось, что в этой ситуации столько же здравого смысла, сколько в войне в Сербии. Вэйтроуз ворчал, но все равно разгребал за мной дерьмо. Отчасти именно поэтому я и платил ему.

Он мне не нравился. Я едва его выносил после случившегося два года назад.

Мы развалились на моем рыжевато-каштановом бархатном диване. Я говорю «моем», но на самом деле он принадлежит Шато Мармон[3]. В Лос-Анджелесе я всегда останавливаюсь в апартаментах, оформленных в деревенском стиле. Что обычно составляет семь месяцев в году, но я не могу назвать это место домом. Лос-Анджелес похож на второсортную проститутку. Она всем дает, выглядит так себе, а однажды переспав с ней, понимаешь, что до тебя там побывало много парней и все оставили после себя кучу дерьма. Добавь к этому кучи мусора и белозубых старлеток, которые хотят оседлать тебя – твой член, репутацию или черную карточку American Express[4]. А что получишь ты? Мое собственное определение ада.