Индия глазами русского Шивы. Роман-путеводитель

– Класс! – почему-то обрадовался Миша. – Среди реальных индиго много тех, кто интересуется передовыми открытиями, компьютерами. А я художник-абстракционист. Ты – наш человек, не зря мы тут встретились! Кстати, угости меня чем-нибудь, а то я тут продал картину, накупил красок, виски и дури. Пустой вот теперь. Жрать хочется, а из знакомых, как назло, сейчас на месте никого нет, занять не у кого. Но послезавтра начинается выставка, может, что и впарю туристам, жизнь сразу наладится. Я тут считаюсь талантливым, подаю большие надежды. Даже два раза чай пил в домике из рериховского сервиза. Соблазнил тут одну девушку из офиса…

Я заказал Мише жареной картошки, и он с жадностью сожрал все, что принесли на большой тарелке.

– Спасибо, друган! Вот что значит – братство. Русский брат не оставит голодным бедного эстонского брата. А политика – херня это все. Они там деньги делят, нефть всякую, а мы, простые люди, отдуваемся. Пошли, я тебе картины мои покажу!

– Пошли!

Миша жил на окраине Наггара в небольшом гестхаусе, издалека больше похожем на сарай. Мы шли к нему через извилистую сеть улочек, напоминающих тропинки. По пути впечатлила меня одна интересная сценка в нищем индийском дворе: худая высокая индуска, изогнувшись, поднимала здоровенный колун, а рядом стоял ее супруг в темных очках и держал шланг. Увидев нас, индуска разулыбалась и начала мощно молотить по полену, а мужик так и продолжал тупо стоять со шлангом, поливая одно и то же место на куцей грядке.

– Мечта… – вздохнул Миша. – Вот бы везде так было! Бабы дрова колют, мужики – медитируют.

Наконец мы прибыли к месту Мишиной дислокации.

– Там у меня внутри… того. Грязновато. Ты посиди здесь на скамейке, я тебе сейчас картины вынесу показать. Чтобы ты на свету все получше оценил.

Картины у Миши были очень странные. Я, конечно, в художественном деле не профи, но сказать, нравится или нет, вполне способен. Меня сразу напрягли кислотная яркость красок, полное отсутствие какой бы то ни было композиции и небрежность разбросанных по полотну крупных мазков. Основными элементами большинства картин были: исполненная в разных цветах и ракурсах знаменитая рериховская эмблема (три круга, вписанные в круг), хорошо уже знакомый мне бог Ганеша с затуманенными поросячьими глазками, горные вершины в ночной мгле и на дневном свету, божьи коровки, разноцветные звезды и почему-то двери. Попадались еще страшноватые чудища на тонких ножках а-ля Сальвадор Дали, гусеницы и бабочки.

Вот это внутренний мир у парня! Непростой… Интересно, Миша в жизни такой же неоднозначный, как и его художества?

– И сколько времени у тебя на одну картину уходит?

– Когда как. Если большая, то пару дней рисую. Тяжело, долго. Если поменьше, то за несколько часов намалевать могу. Ставлю мольберт обычно где-то между музеем и институтом Урусвати – и творю себе. Туристы подходят, интересуются. В дом-то не пускают вообще, а по кругу ходить скучно. Вот и общаются со мной. В институт, конечно, по билету войти можно, но что там увидишь? Всякие матрешки и русские народные поделки? Народу реального искусства хочется из рериховских мест! Они ради этого сюда и приезжают из своих тьмутараканей. Иногда картину видят – и сразу покупают. Так счастливы, благодарят еще! Я им там рассказываю всякую пургу про путешествия в астрале, космическое видение художника. Это как я картины пишу. А они, прикинь, все хавают и берут…

– И что лучше берут?

– А это смотря кто. Я тут психологом стал за это время, – подбоченился Миша. – Тем, кто помоложе и поадреналинистей, подавай поярче, чтобы обязательно грибы были, мухоморы или конопля всякая. Естественно, в философском развороте: на фоне космоса или астральной проекции души… Не хухры-мухры!

– Ты еще и душу рисуешь? Ну, даешь…

– Это я запросто! – раздухарился Миша. – Хочешь, для тебя за полчаса чего-нибудь нарисую? А еще аура хорошо расходится. Чем крупнее и ярче – тем лучше. А вот иногда приезжают люди посерьезней, с ними проблемы, конечно. Им всегда что-нибудь рериховское, сентиментальное хочется: горы там или как речка Биас за горизонт утекает. У Рериха что-то такое было. Но я реализм не очень люблю. Простора мне в реализме не хватает, полета. Я – художник нового поколения, эры Водолея. Кстати, кислоты хочешь? Мне сегодня несколько марок достали. Мои картины тебе откроются совсем в новом свете…

– Так ты это все под кислотой рисуешь? – начал понимать я лучше Мишино творчество.

– Не только! От пластилина или каши тоже не отказываюсь. Но кислота – это же ключ к дверям восприятия. Принял – и понеслось. Великая симфония космоса… Взорвем, что ли?

Через полчаса пошел дождик. Я, давясь от брезгливости, затащил ушедшего в беспробудный кислотный астрал Мишу в его грязную комнатенку без окон и положил на продавленную раскладушку. Художник эпохи Майтрейи бормотал иногда что-то матерное, тихо посмеивался, подозрительно косился на меня, чмокал губами, звал маму и явно был не способен ни к какому творчеству.

* * *