Индия. Записки белого человека

Пока я предавался фантазиям, рядом со мной остановилась группа местных школьников. Молодая женщина — учительница или экскурсовод — с воодушевлением просвещала детей на одном из многочисленных языков Индии и время от времени направляла указку на скульптурные изображения. Такая непосредственность окончательно вывела меня из равновесия. Я наконец сдвинулся с места и направился к следующему храму, размышляя о том, какими все-таки сексуальными калеками сделала нас всех советская школа.

Тот день мы с LP провели поодиночке. Я продолжал осматривать западную группу храмов. Она отправилась в гостиницу. Во мне росло чувство вины, но упрямство и странное желание подчинить волю другого человека своей не позволили подойти к LP даже тогда, когда она уходила. В такие моменты важно найти оправдание своему эгоизму. Я сказал сам себе, что хочу побыть в одиночестве и поразмышлять о природе стыдливости.

Вот что я записал в конце того дня в дневник. (Наверное, все это можно было бы вплести в канву рассказа. Но мне показалось, что лучше оставить так, как есть.)

Я думаю, Адам и Ева были русскими. Ну разве стали бы французы и прочие немцы прятаться по кустам, чтобы скрыть свою наготу? Пошли бы поперек воли Божьей за любовь? Черта лысого! У западных людей есть демократия, и банки, и кабаре. У русских нет ничего, кроме мечты. Мы все — независимо от пола — в душе «тургеневские девушки», стыдливые и непорочные. У нас и Бог — влюбленный! А попробуйте вообразить влюбленным протестантского Господа… Это как представить себе Анну требующей у Вронского брачного контракта!

Русские непрактичны и стыдливы в любви. Мы через жизнь проносим ее ожидание, на нее возлагаем надежды. Но почему, спросите вы, мы не такие, как другие? Почему?! Да потому что в детстве нас недохвалили! Американцы или голландцы, к примеру, хвалят своих детей за любое их достижение, пусть и самое обыкновенное. А у нас — будь ты хоть Ломоносов! — все равно останешься предметом насмешек и издевательств. Вот и ждет каждый из нас, русских мужчин, той единственной, для которой станем больше остального мира. Той, которая увидит нашу уникальность, и утешит, и поддержит. И защищаем мы эту свою мечту больше, чем самих себя. Не то что о гениталиях, о пальчиках ее говорить стесняемся!

С такими представлениями и входим в жизнь. А жизнь нам — коленом в пах, поленом по переносице…

Если бы не эта самая стыдливость, быть бы мне знаменитым физиком! Все шло к тому. После окончания школы я успешно сдал экзамены в московский Физтех и уже считал себя студентом. Оставалось собеседование. А там меня возьми и спроси: «Расскажите нам, молодой человек, при каких обстоятельствах вы стали мужчиной?» У меня перехватило дыхание, и в лицо бросилась кровь. Я стоял красный и потерянный. Такой красный и такой потерянный, как переходящее знамя в углу пионерской комнаты. До того как из меня сделают мужчину, мне предстояло прожить еще целый год. А жить не хотелось! И тогда на помощь пришел сосед экзаменатора-убийцы.

— Брось расстраиваться, — посочувствовал благодетель. — Мы не то имели в виду. А вот как ты думаешь, что для мужчины главное?

Как я думаю? Он считал, что после всего у меня есть чем думать! Я обреченно посмотрел в окно и выдал то, о чем когда-то узнал из рукописи Ту.

— Мужчина должен быть ловким и гибким, как акробат! — тихо сказал я. И рассказал все, что знал, про «Камасутру» и любовные позы. Экзаменаторы хохотали так, что стоявшие в коридоре студенты были уверены, что я поступил. Мне до сих пор часто мерещится тот хохот, тот издевательский смех взрослых над, по сути, еще ребенком.

К ночи LP, копившая на протяжении всего дня обиды, наконец выплеснула их наружу. В ответ на мои заигрывания она отползла на край широченной гостиничной кровати, отвернулась и сделала вид, что спит. Я решил выдержать характер, улегся на спину и обнаружил висевшую под потолком копию панно из храма Лакшманы. За окном висела полная луна, и в ее молочных лучах каменные фигуры казались живыми. Их позы наполняли тело желанием. Последнее, что я запомнил, перед тем как уснуть, была женщина, подвязанная стропами под животом у донельзя распаленного коня. Оттуда, снизу, она призывно махала мне рукой и губы ее набухали желанием. Тем больше меня злило равнодушие LP!

В ту ночь мне снились безобразно откровенные сны. Они, словно бесконечная анфилада, уводили меня все дальше и дальше вглубь возбужденного подсознания: стоило закончиться одному сновидению, как тотчас же начиналось следующее. В них женщины кружились в танцах с женщинами, смеялись, глядя на сидевших поодаль мужчин, заигрывали и соединялись друг с другом. Они были самодостаточны, и это, пожалуй, вызывало самую большую обиду, и бешенство, и опять-таки возбуждение.