Индийская принцесса

Теперь Шушила снова объелась любимыми фруктами и в результате потеряла желанного ребенка. Она, конечно, понимала, что сама виновата, но не хотела признать этого, а поскольку на сей раз последствия жадности оказались гораздо более страшными, чем преходящая боль в животе, она не стала винить в случившемся некачественную или плохо приготовленную еду, но убедила себя, что какой-то завистник пытался ее отравить. «А кто еще мог пойти на такое, кроме второй жены, Каири-Баи?» – нашептывали ей бхитхорские женщины, опасаясь, как бы подозрение не пало на одну из них.

– К счастью, в то время я не имела возможности притронуться к ее пище или питью, – сказала Анджули. – Шу-шу со своими придворными дамами уехала на три дня в Жемчужный дворец на берегу озера и не взяла с собой ни меня, ни старую Гиту, так что обвинить нас с ней было никак нельзя. Но двум моим служанкам повезло меньше: они сопровождали Шушилу и помогали отбирать и мыть плоды манго, собранные в роще на территории дворца. Вдобавок обе они были родом из Каридкота и приехали в Бхитхор в качестве моей личной прислуги, а потому бхитхорские женщины – вероятно, боясь обвинений раны в том, что они позволили его жене съесть недозрелые манго в такое время, и надеясь отвести от себя его гнев, – сплотились и возложили вину на чужеземок.

Шушила, обезумевшая от боли, горя и разочарования, поверила клеветницам и приказала отравить двух женщин.

– Об этом мне сообщила Промила, – сказала Анджули. – Но во всеуслышание было объявлено, что они умерли от лихорадки, и я постаралась поверить, что это правда, – заставила себя поверить. Мне было гораздо легче думать, что Промила лжет, чем знать, что Шу-шу способна на такое злодейство.

Саму Анджули изгнали в один из маленьких домов в королевском парке, где она жила практически в заточении, лишенная всяких удобств и вынужденная сама готовить себе скудную пищу. При этом был пущен слух, будто она сама захотела остаться там, боясь заразиться лихорадкой, от которой умерли ее служанки.

В конце осени Шушила снова понесла. Но на сей раз ее радость омрачал страх потерять второго ребенка, ибо первые месяцы второй беременности сопровождались головными болями и утренней рвотой. Она мучалась тошнотой, изнемогала от тревоги – и остро нуждалась в утешении и поддержке, которых не приходилось ждать от мужа. Странная страсть раны к прекрасной жене еще не остыла, но он терпеть не мог чужих хворей и предпочитал держаться подальше от Шушилы, когда ей нездоровилось, вследствие чего к ее страху потерять ребенка прибавился страх потерять расположение супруга. Измученная недомоганием и тревогой, она по привычке обратилась за помощью к сводной сестре, и Анджули вернули во дворец и снова поставили перед необходимостью выступать в роли утешительницы и защитницы, словно ничего не случилось.

Она старалась из всех сил, по-прежнему считая, что во всех ее бедах повинен рана и что, даже если Шушиле кое-что известно об этом, она не осмеливается открыто принять сторону старшей сестры из опасения разгневать мужа и спровоцировать еще более суровое обращение с ней. Гита тоже снова стала пользоваться благосклонностью первой рани, как будто недавней опалы вовсе не было. Но старая женщина не радовалась знакам расположения, выказываемым ей; она не забыла, что после выкидыша, случившегося в результате желудочных колик, ее обвинили в попытке отравления. Долгий опыт акушерской практики подсказывал ей, что вторая беременность Шушилы-Баи не продлится долго, и она смертельно боялась, что ей прикажут назначить рани средство от головной боли или мучительных приступов дурноты. Когда наконец такой приказ последовал, она приняла все возможные меры предосторожности, чтобы защитить и себя, и Анджули.

– Гита велела мне притвориться, – сказала Анджули, – будто я очень ею недовольна и не желаю с ней знаться, чтобы потом никто не мог заявить, будто мы с ней состояли в сговоре. Она также предупредила меня, чтобы я ни в коем случае не притрагивалась к пище и питью, которые приносят моей сестре, и я ее послушалась, потому что к тому времени тоже начала бояться.

Чтобы обезопасить себя, Гита отказалась пользоваться лекарственными травами и снадобьями из собственных запасов, но неизменно требовала свежие и заботилась о том, чтобы их толкли, растирали и готовили другие женщины, причем на виду у всего занана. Но это ей не помогло.

Как она и предвидела, произошел второй выкидыш. И как прежде, Шушила бесновалась, рыдала и искала виноватого, а бхитхорские женщины, пытаясь найти козла отпущения, говорили о яде и порче. Они с удовольствием обвинили бы «полукровку» и таким образом угодили бы ране, дав ему повод избавиться от нее, но Гита и Анджули слишком хорошо сыграли свои роли. Их вражда ни у кого не вызывала сомнений и слишком часто обсуждалась. Поэтому обвинили одну только Гиту.