Индийский мечтатель

«За три месяца жительства в городе Мадрасе успел я довольно в исполнении дела, мне порученного, образовавши музыкальную капеллу из струнных и духовых, как медных, так и деревянных инструментов», — писал он по-русски. — Всего музыкантов десять человек, из коих три англичанина, прочие же индийцы, к низкой касте принадлежащие. Последних же обучал я с превеликим старанием основам музыки европейской, ибо хотя гамма у них такова же, как и у нас: из семи тонов, однако письмо нотное от нашего весьма отличается, а главное, гармонии музыкальной вовсе не ведают…»

Успехи действительно были немалые. Индийцы впервые столкнулись с чуждым музыкальным строем, который казался им странным и неприятным. Но постепенно они стали привыкать и охотно учились. Лебедев занимался с ними терпеливо и упорно; природная музыкальность и восприимчивость учеников облегчили трудную задачу. Так был создан ансамбль, который хотя еще и не имел права называться настоящим оркестром, однако мог исполнять отрывки из опер и некоторые наиболее легкие оркестровые произведения Глюка, Гайдна, Моцарта.

Впрочем, Лебедев и сам научился здесь многому. Он уже недурно изъяснялся на языке тамили и на одном из местных разговорных диалектов. Познакомился он и с индийской музыкой, с ее своеобразными инструментами, мелодиями, ритмами и обнаружил прелесть там, где большинство иностранцев находило только дикий хаос… В свободные часы Герасим Степанович отправлялся в «черный город». Он любил бродить по пыльным кривым улочкам, толкаться на базарах среди пестрой, шумливой толпы, заходить в лавки и харчевни, осматривать индусские пагоды и мусульманские мечети, слушать песни бродячих музыкантов.

Лебедев был доволен своей жизнью. Только вот эти дожди! Переносить их еще труднее, чем самый сильный зной…

Ему вспоминались летние грозовые ливни родного края, приносящие свежесть и оплодотворяющие иссохшую землю, вспоминались и грустные русские осенние дождички… Нет, здесь было другое: нескончаемое извержение воды, тепличная духота, злокачественные испарения… Ах, как становилось тоскливо на сердце! В такие дни он избегал выходить на улицу, то занимаясь со своими учениками, то читая и размышляя, то коротая время в беседах со своим юным другом.

…Мальчик сидит в углу в своей обычной позе — на корточках, разучивая на флейте какое-то упражнение.

«Поразительное прилежание! — думает Герасим Степанович даже с некоторой завистью. — Он может играть весь день, не ощущая ни усталости, ни скуки. И его сестра, вероятно, такая же: это видно по ее танцу. Настоящее мастерство дается нелегко — нужна неустанная, упорная работа…»

— А в Мадуре теперь, кажется, нет дождей? — спросил Лебедев.

Почему вдруг он вспомнил о Мадуре? Должно быть, потому, что маленькая Кавери находится там…

— Да, — кивнул Сону, — Мадура за горами. Там сухо и прохладно. Мадура хороший город.

Лебедев знал о знаменитом поэте парий — Тиру Валлува ¹⁵, который, по преданию, жил в Мадуре несколько веков назад вместе со своей ученой сестрой Авийяр. Однажды Тиру явился в прославленную во всей Индии Мадурскую академию. Его хотели прогнать, как выходца из презренной касты, но он гордо сказал ученым мужам:

«Да, я пария, но я не желаю признавать глупые предрассудки, придуманные для того, чтобы унижать людей. Разум подсказывает мне, что я имею неоспоримое право находиться среди вас!»

Тогда, говорит предание, ученые мужи Мадуры подвергли Тиру суровому и придирчивому экзамену, продолжавшемуся четырнадцать дней подряд. Тиру с честью выдержал его и был торжественно принят в академию. Он был первым и последним из «неприкасаемых», удостоившимся такой чести. Имя Тиру благоговейно чтилось всеми низкими кастами, ибо он был их поэтом, их печальником, вдохновенным певцом…

Герасим Степанович любил слушать стихи Тиру Валлува, которые Сону читал, вернее — пел, аккомпанируя себе на вине — инструменте, похожем на лютню.

Вот и сейчас, угадывая желание своего учителя, Сону откладывает флейту и, взяв вину, начинает свой скорбный речитатив: