Благодаря появившимся в распоряжении элит новым приемам разъединения, отрицания обязательств, уклонения от ответственности население, обезоруженное и лишенное сил для противостояния, можно удерживать в повиновении всего лишь в силу крайней его уязвимости и ненадежности положения; теперь для этого не требуется даже регулировать поведение людей нормативным образом. Работники предприятий, организованных по образцу фордовских заводов, могли демонстрировать свою «досаждающую» силу и заставлять менеджеров обсуждать сносный modus vivendi, идти на компромиссы до тех пор, пока обе стороны, собравшиеся за столом переговоров, понимали, что им не жить друг без друга и потому следует довести торг до конца. Доходы собственников и акционеров зависели от доброй воли рабочих так же, как средства к существованию, получаемые самими рабочими, зависели от создававшихся [предпринимателями] рабочих мест. Сегодня ситуация совсем иная; одна из сторон (но не другая) с болью осознает, что ее партнеры по переговорам могут легко встать из-за стола и уйти в любой момент; еще один нажим - и они просто подхватят свои кейсы и уйдут, так что разговаривать будет не с кем. Для тех, кто попал в это ущербное и затруднительное положение, единственным способом удержать столь мобильных менеджеров и переменчивых акционеров (и тем самым удержаться на своих рабочих местах хотя бы чуточку дольше) остается уговорить их прийти и остаться, убедительно продемонстрировав собственную слабость и отсутствие возможностей к сопротивлению. Неопределенность, в которую новая мобильность глобальной элиты вогнала массы людей, зависящих от готовности этой элиты инвестировать, способна к самоувековечению и самовозрастанию. Рациональные стратегии, порожденные этим типом неопределенности, лишь усугубляют небезопасность положения вместо того, чтобы бороться с ней, и ускоряют дезинтеграцию нормативно регулируемого порядка.
«Precarite est aujourd'hui partout», - сделал вывод Пьер Бурдье («Нестабильность сегодня наблюдается повсюду»). Ненадежность, будучи отчасти результатом осознанной политики, разрабатываемой наднациональным и все более экстерриториальным капиталом и с кривой ухмылкой претворяемой в жизнь правителями территориально ограниченных государств, которым не оставлено иного выбора, ненадежность, будучи отчасти следствием новой логики претензий на власть и [новых методов] самозащиты, -такая ненадежность является сегодня основным материалом для строительства глобальной властной иерархии и основным инструментом социального контроля. Как отмечает Бурдье, претензии в отношении будущего едва ли могут предъявляться теми, кто не контролирует своего настоящего, а именно такого контроля безнадежно лишено большинство обитателей глобализирующегося мира.
Они лишены контроля над настоящим потому, что наиболее важные факторы, определяющие их жизнь и социальное положение, а также перспективы того и другого, не находятся у них в руках; они ничего или почти ничего не могут сделать ни в одиночку, ни группой, чтобы вернуть эти факторы в сферу своего влияния. Территории, заселенные этими обездоленными людьми, напоминают собой аэродромы, на которые садятся и с которых взлетают воздушные суда глобального флота, причем делают это в соответствии с их собственными загадочными расписанием и маршрутами; именно с этим странным воздушным движением связаны надежды людей на выживание. Ставка здесь делается не просто на выживание, а на сам образ жизни и даже образ мыслей об этой жизни.
Автономия локального сообщества в ее каноническом описании Фердинандом Тенниесом основывалась на значительной плотности связей, обеспечивающей высокую интенсивность повседневного общения. Если информация не может перемещаться без своих носителей, имеющих весьма небольшую скорость транспортировки, близкое имеет преимущества перед отдаленным, а товары и новости, происходящие из окрестных местностей, преобладают над прибывающими издалека. Границы локального сообщества обусловливались возможностями и скоростью передвижения, что, в свою очередь, определялось имеющимися средствами транспорта и связи. Короче говоря, пространство было значимым. Но сегодня его значение утрачивается; Поль Вирилио, объявляя о «конце географии», предположил, что оно сведено на нет: смысл пространства как препятствия или даже предела коммуникации ныне изжил себя.