Индивидуальная беседа

— Давай, Колька, хозяйничай. Тушенку вскрывай, лук пожарь, — он сбросил ватник и остался в свитере и шерстяной шапке. Присел на раскладушку, стал просматривать почту. Старые газеты, журналы отбрасывал на раскладушку, а рядом на большой рюкзак положил письмо и открытку. Глянул на Кольку.

— Дожились, за все месяцы — одно письмо… Делай кофе черный на двоих.

— Идет, — сказал Колька. — Значит, забыли. А куда ты шкаф дел? В том году еще здесь стоял.

— Выбросил, Колька. Зачем эта рухлядь?

В дверь постучали.

— Не открывай! — прошептал Колька.

— Да ты что, ты что? Это же кто-то из соседей. Давай! — крикнул начальник.

Дверь приоткрылась, неуверенно заглянул мужчина лет пятидесяти с небритой физиономией.

— С приездом!

— А-а, Митрофанович, заходи!

Митрофанович откашлялся и просунулся в

комнатку побольше, уставился на Кольку.

— Да заходи, заходи. Снимай, Колька, тушенку, сгорит ведь!

Колька снял, стал резать хлеб, собирать на стол. Сполоснул кружки.

— Ну, по скольку? — повернулся начальник к Митрофановичу и встряхнул четвертинкой спирта.

— Да, господи, — умиленно простонал Митрофанович, проглотил слюну и развел руками.

— Ясно, — весело сказал начальник, — тогда все зараз.

— Правильно, — быстро согласился сосед, — да меня и Шура ждет. Она у меня не любит это, я ведь на минутку. Мы ждем, ждем, каждый день ждем, а тут слышу — вернулся, наконец. Дай, думаю…

Кольке же от трех кружек кофе захотелось спать. Он залез в спальник на раскладушке и под разговоры уснул.

Утром Сергей Анатольевич сказал:

— Ну, брат, надо как-то жить начинать, а? — посмотрел на Кольку и снял с вешалки теплый свитер. — Держи, и брюки — тоже. Ничего, ничего, заправишь в сапоги — и сойдет до магазина. Или вот что, давай-ка вот ботинки теплые надевай, мне они малы, а тебе сейчас в самый раз.

— Но…

— Никаких но! После бани, после парикмахерской пойдем шапку купим, а то прямо дикобраз ты какой-то. Да и мне не мешает, — начальник почесал бороду. — Веничек, что ли, у Митрофановича попросить.

Они вышли из темного барака на крыльцо, на солнечный свет, на первый зимний снег. А когда их глаза смогли что-то разглядеть, они увидели, как из остановившейся против барака машины вышли два милиционера в новенькой зимней форме и направились прямо к ним.

— Вот и все, — прошептал Колька, а начальник вздохнул…

А потом начальник писал характеристику на Кольку на десяти страницах. И о том, что Колька трудолюбивый, и о том, что понимает тайгу.

и хороший товарищ, и т. д. Писал и о том, что знает Кольку третий год и просит оставить его с ним. А он, Сергей Анатольевич Курчаткин, обязуется глядеть за ним в оба и обещает, что Коля Усов кончит восемь классов, а впоследствии и геологический техникум.

— Да-а, — сказал воспитатель детприемника, прочитав характеристику. — Ты бы рассказал, Коля, про своих друзей, про тайгу. Я ведь по-настоящему-то в ней и не был. Так, иногда под выходной выберусь на Пагель, на мормышку подергать.

— Знаю, — Колька вытащил руку, на которой сидел до сих пор, и махнул ею пренебрежительно. — На Пагеле тоже можно, но не интересно, рыбаков из города всегда понаедет…

— А там, в Хибинах, что — интереснее? Отряд ведь там стоял?

— Да.

— Ну, вот и расскажи мне про отряд, про тайгу. Какая она?

Колька вздохнул, опять засунул руку под себя, поерзал, но все же стал рассказывать. Об отряде, о тайге, о начальнике. Он чувствовал, что дело это бесполезное. Разве можно вот так сразу взять и рассказать. Он что-то говорил и о моряке, руководителе кружка при Дворце пионеров, и об учителе географии, об Олеге говорил. В общем обо всем, что вспомнилось в это утро. Но уже вяло, без интереса, перескакивая с пятого на десятое, и, наконец, совсем умолк с глубоким вздохом.

Какое-то время они сидели и молчали, прислушиваясь к шуму и хохоту, доносившемуся из класса.

— Ну, что ж, Усов, — сказал воспитатель, — иди. Пришли мне Гирусову.

— А что сейчас в классе?

— В классе? Лекция. Работник горбольницы проводит. Алкоголь и курение — яд для детского организма. Интересно? Ну, иди, иди. Гирусову не забудь прислать.

Когда Колька ушел, воспитатель поднялся, прошелся по комнате, снова сел за стол.

— М-да, — одной рукой отодвинул папочку скоросшивателя, в которой уместилась вся жизнь Николая Усова, другой — потер переносицу. На минуту закрыл глаза. И вдруг увидел много живых людей. Кто-то из них был похож на старичка — учителя географии, кто-то на руководителя кружка «Полный вперед!», кто-то на Колькиных родителей… Были здесь и другие люди: хорошие и не очень, равнодушные и те, что писали (сквозь пальцы он видел последнюю страницу дела) характеристику, и фразу начальника: «…прошу оставить Николая Усова со мной, а я обязуюсь…»

— Ну, кто ж его тебе отдаст, дорогой Сергей Анатольевич, — усмехнулся воспитатель, — при живом-то отце с матерью.