Индивидуальная непереносимость

Разочарованные, мы двинулись на выход. Неожиданно дверь распахнулась, едва не шлёпнув Агафона по длинному носу. Это был судьбоносный момент, который определил нашу дальнейшую жизнь. В дверном проёме стоял мужчина. Богатая седая шевелюра, рябоватое лицо с тяжёлым подбородком, костюм шоколадного цвета и галстук-бабочка. Сразу было видно, что этот человек свой в оплоте искусства. Наверное, преподаватель. Мы с братом расступились, давая мужчине в шоколадном костюме возможность войти. Завидев его, простушка из приёмной комиссии привстала на стуле и, засмеявшись, бросила нам:

– Эй, ребятки! А на вокальное отделение не хотите? Станете оперными певцами.

– Почему не хотим? – живо обернулся к ней Агафон. – Очень хотим.

Честно признаться, до этой минуты я никогда не думал об оперном вокале. В нашем ВИА мы пели, но получался какой-то козлетон. Особенно у Агафона. Его голосом хорошо было из туалета кричать: «Занято!»

Мужчина в шоколадном костюме улыбнулся брату и сказал культурным голосом на октаву выше, чем можно было ожидать:

– А ты хорошо говоришь. Пойдём-ка со мной. Я тебя прослушаю.

– Идите-идите, ребятки, – помахала рукой простушка. – Это заведующий вокальным отделением.

Следуя за мужчиной в шоколадном костюме, мы поднялись на третий этаж и оказались в его кабинете. Чёрный рояль посреди. У окна письменный стол со стулом. Вдоль стены выстроились ещё несколько стульев.

Заведующий вокальным отделением усадил меня у стены, Агафону велел встать к роялю, а сам уселся на круглый крутящийся стульчик и, подняв крышку, коснулся чуткими пальцами клавиш.

– Как тебя зовут, молодой человек? Агафон? А меня – Максимилиан Апполинарьевич.

Мы переглянулись. Ничего себе имечко! Максимилиан Апполинарьевич! Хорошо ещё, что не Гуамоколатокинт.

– Ну-с, Агафон, покажи товар лицом.

И началось! Максимилиан Апполинарьевич мучил Агафона не меньше часа. Повторяя звуки, которые главный вокалист извлекал из рояля, брат орал, что было мочи:

– Риа-риа-риа-а-а! Риа-риа-риа-а-а!

Наконец прослушивание закончилось. Максимилиан Апполинарьевич немного покрутился на стульчике, обдумывая свой вердикт, затем объявил:

– Ну что же, Агафон. Я тебя возьму. Готовься к экзаменам.

Обратив внимание на мой кислый вид, Максимилиан Апполинарьевич ободряюще улыбнулся:

– А да. Что же касается тебя, то я переговорю с Таней-гитаристкой. Негоже разлучать братьев.

Домой мы вернулись полном восторге. Измотанный Максимилианом Апполинарьевичем Агафон хрипел, как старинная пластинка с Шаляпиным, но был на седьмом небе от счастья. Я был примерно на шестом небе. Осколки моих разбитых в пух и прах надежд опять собрались воедино и приняли соблазнительный образ неведомой Тани-гитаристки. Кстати, мы с Агафоном решили называть заведующего вокальным отделением коротко и выразительно – Макс. А что? Краткость – сестра таланта.

Мама восприняла наш успех с удовлетворением. Она всегда читала, что родина не имеет права разбрасываться такими дарованиями, как её дети. Папа пробурчал что-то непонятное. Другого мы и не ожидали. Наши родители были совершенно разными. Мама родилась в Ленинграде, но никогда так его не называла. Для неё, как и для её родителей, город на Неве всегда оставался Санкт-Петербургом, Питером. Мы с детства слышали от мамы петербуржские слова: «сайка», «парадное», «поребрик»… Она была совсем не похожа на уральский рабочий класс. В юности мама училась в студии изобразительного искусства, подавала большие надежды, мечтала писать монументальные полотна, но жизнь сложилась иначе, и она осталась скромной художницей на фабрике детских игрушек.

На Урал семья нашей мамы попала благодаря войне. Из Ленинграда их эвакуировали в самом начале блокады – бабу Галю, девятилетнюю маму и её младшую сестру – нашу тётю Люсю. Мама не любила вспоминать, как зимней ночью они летели на транспортном самолёте через линию фронта. В самолёте не было отопления, поэтому стоял лютый холод. С собой в эвакуацию женщинам разрешили взять лишь по семь килограммов вещей. Пришлось бросить практически всё, что наживали несколько поколений предков. Дедушка, мой любимый дед Боря, к тому времени был уже в Мухачинске. Он уехал вместе с тракторным заводом, на котором работал мастером, ещё летом. Завод переместили в Мухачинск, и он всю войну производил танки. Дедушка три раза писал заявление с просьбой отправить его на фронт, но ему отказывали. Во-первых, он был ценным специалистом, а во-вторых, одна нога у него была короче другой. Из-за этого дефекта дедушка подпрыгивал при ходьбе.