Индивидуальные отношения

Можем ли мы сказать, что в эти философские размышления закралась какая-то ошибка? Если и так, то исправить ее пытался К. Юнг в своих знаменитых “Психологических типах”. Критикуя трактовку principium individuationis А. Шопенгауэром, К. Юнг пишет: «“Воля” Шопенгауэра также лишена “Я”»¹³³ , а затем предлагает уже совершенно новое, а не спекулятивное понимание этого принципа, опираясь на Ф. Ницше. Для Юнга индивидуация – это личностное индивидуальное становление (к сожалению, здесь возникают проблемы с «коллективным бессознательным», поскольку этот термин К. Юнга отсылает нас обратно к общности, но для автора это «тотальность индивида»¹³⁴, поэтому нам остается просто принять данное содержательное противоречие). «Я использую выражение “индивидуация”, – пишет К. Юнг, – в следующем смысле: это есть процесс, порождающий психологического “индивида”, то есть обособленное, нечленимое единство, некую целостность»¹³⁵. И эта позиция предлагает принять следующую дефиницию аполлонизма и дионисийства, а критерий для этого вырисовывается жесткий и, к счастью, однонаправленный. Аполлонизм – это процесс реализации индивидуации личности, дионисизм – это, напротив, отказ от индивидуации. К. Юнг говорит о дионисийстве, что это «ужас от попрания принципа индивидуации и вместе с тем “блаженный восторг” оттого, что он попран»¹³⁶.

Это положение возвращает нас к тезису о невозможности непосредственного взаимопонимания: аполлонизм – есть индивидуация, однако, если мы останавливаемся лишь на этом, нам придется расстаться с надеждой на подлинное взаимопонимание с миром другого человека. Трагичность этого вывода осознана и А. Шопенгауэром, и Ф. Ницше, а К. Юнг заключает, что аполлонизм – есть воплощение интроверсии, тогда как дионисийство, напротив, – экстраверсии. Аполлонизм – это наша «внутренняя сущность», ее жизнь, при этом понятно, что как бы мы того ни хотели, нам не дано ее экстравертировать полностью. Она, как неисчерпаемый колодец, не можем быть вычерпана, она – источник нового, новых отношений, поэтому, сколько бы мы ни выносили ее наружу, всегда остается что-то новое, что постоянно появляется в нас. Странно ли, учитывая это постоянное обновление, которое происходит быстрее, чем мы способны обновлять себя для другого, что право на понимание другим является чистой фикцией? Это невозможно, и в этом сама суть социального одиночества.

Именно поэтому личности оказывается проще отказаться от себя и впасть в безумство дионисийства, нежели продолжать безрезультатные попытки осуществить неосуществимое. И не потому ли дионисийство, инструментарий которого становится все более и более изощренным, все сильнее преобладает над индивидуальным началом в современном мире? И если Ф. Ницше сравнивал дионисийство с опьянением, то мы уже имеем более яркие примеры для сравнения – наркомания, лишающая человека человеческого облика, сексуальность, лишенная личного начала и эротизма, трансформирующая в порнографию, массовая культура, лишенная чувственности эстетического переживания, обращенная к рефлексам, а не к высшим чувствам, сектантство, в котором человек лишается не то что права, но самого шанса на личное отношение с Богом. Психотерапевтическая практика, к сожалению, постоянно демонстрирует нам эти примеры современного дионисийства, и год от года картина оказывается все более плачевной.

Дионисийство разрушает индивидуацию. Это волюнтаристическое воздействие на сущность человека, на его самоидентичность. В дионисийстве нет ни индивидуальности, ни гомогенности полипотентной возможности, поскольку в нем нет центров, в нем лишь – целостность отсутствия. С одной стороны, ее почти невозможно нарушить, потому как она не структурирована, а с другой – она и не процессуальна. Здесь трагедия заключается в невозможности развития, то есть какого-либо прогрессивного изменения, – это остановка, механистическое воспроизведение, смерть. Идеал современного дионисийства – это безудержное удовольствие, которое предоставляется человеку постоянно. Все, как в знаменитом эксперименте с крысами, которым вживили электрод в отделы мозга, ответственные за ощущение удовольствия, и животным оставалось только нажимать на датчик. В результате крыса забывала отвлечься на прием пищи, а кормящие самки оставляли выводок.