Индивидуальные отношения

Впоследствии Конрад Лоренц предположил, что дело не в «общественном чувстве» как таковом, а в феномене «воодушевления»: «Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, вытаскивает его, исследует норму своего поступка и находит, что она – будучи возвышена до естественного закона – звучала бы примерно так: “Когда взрослый самец Homo sapiens видит, что жизни детеныша его вида угрожает опасность, от которой он может его спасти, – он это делает”. Находится такая абстракция в каком-либо противоречии с разумом? Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу и гордиться тем, как разумно и морально он себя вел. Если бы он на самом деле занялся этими рассуждениями, ребенок давно бы уже утонул, прежде чем он прыгнул бы в воду. Однако человек – по крайней мере, принадлежащий нашей западной культуре – крайне неохотно узнает, что действовал он чисто инстинктивно, что каждый павиан в аналогичной ситуации сделал бы то же самое.

Древняя китайская мудрость, – продолжает К. Лоренц, – гласит, что не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях. Однако из этого вовсе не следует, что этот “зверь в человеке” с самого начала являет собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее искоренению. Существует одна человеческая реакция, в которой лучше всего проявляется, насколько необходимо может быть безусловно “животное” поведение, унаследованное от антропоидных предков, причем именно для поступков, которые не только считаются сугубо человеческими и высокоморальными, но и на самом деле являются таковыми. Эта реакция – так называемое воодушевление. Уже само название, которое создал для нее немецкий язык, подчеркивает, что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо человеческое, а именно – дух. Греческое слово “энтузиазм” означает даже, что человеком владеет бог. Однако в действительности воодушевленным человеком овладевает наш давнишний друг и недавний враг – внутривидовая агрессия в форме древней и едва ли сколько-нибудь сублимированной реакции социальной защиты»⁹².

В конечном итоге, К. Лоренц приходит к выводу, что человек суть «Двуликий Янус» и «единственное существо», способное «увивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей. Се – человек!»⁹³. И этот вывод не кажется утешительным, напротив, если согласиться с ним, то моральные качества и нравственность человека не могут тягаться с аналогичным «образованием» животных.

Так или иначе, но этические идеи Дарвина, так и не получили достаточного отзвука и продолжения, если не считать ошибочных интерпретаций его эволюционной теории и вытекающих из нее следствий. По этому поводу П.А. Кропоткин указывает: «В одном из своих писем, не помню к кому, Дарвин писал: “На это не обращают внимания, должно быть, потому, что я слишком кратко писал об этом”. Так случилось именно с тем, что он высказал об этике… В наш век капитализма и меркантилизма “борьба за существование” так отвечала требованиям большинства, что затмила все остальное»⁹⁴. Эту ошибку совершил даже Томас Гексли – ученик и соратник Ч. Дарвина, популяризатор его теории. Противоречивость «естествоиспытательской» этики была определена им на многие годы вперед: или этика – это закон природы, вытекающий из привычки, инстинкта, взаимопомощи (а уже не сочувствия, как полагал Ч. Дарвин), или же нравственные понятия суть внушенные свыше божественные императивы.

Экзистенциализм и феноменология, от которых, мы, в целом, могли бы ожидать некого прояснения этической проблемы, к сожалению, так же не выработали ясной позиции, касаемо природы нравственного чувства. Из значительных работ в этом плане следует отметить почти что «боговдохновленный» текст «Страха и трепета» Сёрена Кьеркегора – этого предшественника экзистенциализма. Здесь автор жестко противопоставляет «героя веры» (Авраама) «трагическому герою» (Агамемнону), оба из них вынуждены принести в жертву своих детей, но Кьеркегор однозначно встает на сторону первого, демонстрируя таким образом, что вся этика – хоть с большой, хоть с малой буквы – целиком и полностью принадлежит Богу, от Него исходит и к Нему возвращается. А вот, например, у К. Ясперса мы уже не находим такой определенности позиции, и хотя он восклицает: «Каждый знает – кто завоюет молодежь, обладает будущим!»⁹⁵, сам он никаких серьезных попыток завоевать эту молодежь, опираясь на этическое знание, не предпринимает, а лишь ограничивается достаточно общими рассуждениями о духе, ответственности перед временем и тому подобных вещах.