Индустриализация (СИ)

Первая половина двадцатого века – уникальнейшее время в российской истории. ТАК нашу страну не колбасило никогда. Вообще никогда - не при Грозном, ни в Смуту, ни при Петре. Одни судьбоносные социальные перемены следовали за другими, причем при минимальных паузах. Едва-едва все успокоится, народ наконец-то выключает режим «ходи опасно, верти головой» и только собирается пожить спокойно – как окружающая действительность опять рассыпается в труху и надо опять хватать детей в охапку, выносить образа и выживать в самом прямом смысле этого слова.

Я просто не догадываюсь, как эти люди из адамантия пережили свою судьбу без массового умоповреждения. Ведь всякий раз масштаб перемен – колоссальный, паузы между грандиозным шухером – все меньше и меньше.

1905 год – первая русская революция, стратегического масштаба реформы, переход от абсолютной монархии к конституционной.

1914 год – мировая война, мужиков под гребенку на мобилизацию.

1917 год – вторая и третья революции, переход сначала от монархии к республике, а потом от капитализма к социализму. Гражданская война.

1929 год – индустриализация, всеобщий погром и хаос до 1938-го, потом несколько лет на перевести дух – и здравствуй 1941-й!

Почему я приравнял двадцать девятый год к семнадцатому или сорок первому?

Мы часто недооцениваем масштаб перемен, которые принесла индустриализация. Переживший ее на собственной шкуре американский инженер Литтлпейдж, например, прямо именует происходящее «второй революцией»:

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что события 1929 года и последующих лет были не менее революционными, чем последовавшие за 1917 годом. Я наблюдал второй общественный переворот вблизи, и могу засвидетельствовать, что он принес не меньше замешательства, горечи и страданий, чем революция 1917 года. Из второй революции проистекла другая гражданская война, когда брат пошел на брата, и русский на русского, точно так же, как в предыдущем десятилетии.

Я оказался посреди величайшего общественного переворота в истории, как его назвали компетентные люди, но мне не хватало подготовки, как я уже сказал, чтобы понять, что именно происходит, за исключением самых очевидных деталей.

И могу подтвердить, что замешательство в моей голове было не меньше, чем в головах большинства советских граждан, с которыми я встречался.

И действительно – в двадцатые, во времена НЭПа, жизнь не то чтобы была в шоколаде, но более-менее наладилась и устоялась. Казалось бы – ну слава богу, дожили и пережили Смуту, давайте теперь просто жить…

Но нет.

Знаете, на что это было похоже?

На человека, который очень неудачно сломал ногу, долго и хлопотно маялся в процессе заживления, ночами не спал, обезболивающие горстями ел… Наконец, все более-менее срослось, еще беспокоит, конечно, но с тем, что было – небо и земля! И он только выдохнул, вытер пот со лба – а доктор ему говорит: «Извини, брат, срослось неправильно. Будем опять ломать и заново сращивать. По-другому - никак».

Может быть, доктор и прав – даже скорее все, прав.

Но тебе от этого не легче.

И НЭП тут же заканчивается, и старая жизнь заканчивается, в стране объявляются грандиозные перемены, теперь мы все живем за-ради построения промышленности, чтобы не сдохнуть в обозримой перспективе. Опять мир вокруг рухнул, опять везде тотальный хаос, опять надо собирать себя в кучу и выживать – в том числе и в чисто бытовом смысле слова.

Рассказывает свидетель Джон Литтлпейдж:

«Как будто землетрясение поколебало основы привычной жизни. Мои старые знакомые в Кочкаре (рудник на Урале, который он модернизировал - ВН) ходили ошеломленные, как бы не представляя, что ударило по ним. Обычная деятельность рудника пошла прахом; лавки, рынок, деньги и частная жизнь — все было полностью другое.

Было ясно, прежде всего, что Россия вступила в период галопирующей инфляции, как происходило в Германии несколько лет назад. Когда я покидал Кочкарь, на один рубль все еще можно было купить четырех молодых цыплят, или сотню огурцов, или сотню яиц, или двадцать арбузов, или шесть фунтов мяса. Рынки ломились от разного рода продуктов, включая завезенные апельсины, лимоны и рыбу. В одежных и промтоварных магазинах еще предлагали широкий выбор импорта.

За те несколько месяцев, что меня не было, цены стали совершенно неуправляемыми. Масло, которое стоило пятьдесят копеек, то есть полрубля, за килограмм, теперь продавали по восемь рублей (на сегодняшний день масло наихудшего качества уже продают за шестнадцать). Яйца, стоившие рубль за сотню, теперь были по рублю штука. До этого мы могли купить полную телегу картофеля за пятнадцать рублей, а теперь должны были платить двадцать рублей за ведро.