Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги

Был записан каждый известный психиатрический симптом, рядом с ним – диагноз. Группа воспользовалась классификацией 1972 года школы из Сент-Луиса, добавив к ней новые симптомы и критерии [184]. Работая в своем кабинете на Манхэттене и заставляя членов оперативной группы перечислять симптомы и диагнозы, словно диктуя какой-то бесконечный психиатрический «список покупок», Спитцер оставался невозмутим. Ходили слухи, что он говорил: «Я ни разу не видел диагноза, который бы мне не понравился»[185]. Так создавался новый справочник психиатрической и поведенческой терминологии.

Относительно несчастный

В 1978 году в результате работы Спитцера и его коллег по группе появился документ, легший в основу третьего издания справочника, DSM-III, – пожалуй, самого революционного и спорного документа в истории американской психиатрии. Справочник был завершен в 1979 году и опубликован в 1980-м. Он имел мало общего со своим предшественником 1968 года. В DSM-II перечислялось всего 180 категорий на 134 страницах. DSM-III содержал 292 категории на 597 страницах. Ранее представители школы Сент-Луиса считали, что человеку можно ставить диагноз, только если у него наблюдается какой-то определенный симптом в течение целого месяца. Никак не обосновывая свое решение, составители DSM-III сократили этот период до двух недель.

С тех пор психическое заболевание стали определять с помощью наблюдений и классификаций, которые не требовали объяснений, почему оно возникло. Пытливое исследование конфликтов и потаенных уголков и конфликтов человеческого «я» заменили на бесстрастный научный подход обозначения симптомов. Таким образом, отвергнув предположение о том, что психический синдром может рассматриваться как реакция на внешние условия, психиатрия потеряла способность выявлять проблемы в структуре общества или в экономике[186]. Сторонники новой позиции называли ее нейтральной теорией. Критики же говорили, что психиатрия потеряла свое более серьезное призвание исцелять, слушать и понимать. Даже один член оперативной группы, Генри Пинскер (психиатр не из Сент-Луиса), начал сомневаться: «Мне кажется, то, что мы теперь называем расстройствами, в действительности являются всего лишь симптомами»[187].

Публикация DSM-III стала возможна, поскольку АПА оказалась в невыгодном положении, когда против ее положений восстали одновременно и общество, и политика. Разновидности той правды, которую искали психиатры, не смогли пережить турбулентную атмосферу 1968 года и ее последствия: они были слишком метафизичны, чересчур политизированы и с большим трудом поддавались проверке. Однако между тем это история о том, каким образом счастье – а следовательно, и несчастье – стали главной заботой психологов и психиатров, терапевтов, фармацевтических компаний и обычных людей. Чтобы дойти до этого момента психиатрии, пришлось, образно выражаясь, оставаться за бортом. Хорошо продемонстрировал новое положение вещей судебный процесс 1982 года над психиатром, который прописал пациенту, страдающему депрессией, длительную психодинамическую терапию, а не антидепрессант[188]. Сегодня 80 % всех назначений антидепрессантов в США осуществляется лечащими врачами и врачами «Скорой помощи», а вовсе не психиатрами.

Разве существует сегодня, в эру поиска своего места в жизни, что-то еще, объединяющее всех людей, кроме стремления к счастью? И какая иная, более высокая цель может быть у психолога, кроме как бороться с человеческим несчастьем? Эти простые, сегодня кажущиеся бесспорными истины возникли в результате культурных и политических конфликтов, бушевавших в 1968 году. Растущая проблема депрессии, определявшаяся как неспецифическая нехватка энергии и желаний, плюс появление лекарств, способных селективно бороться с ней, а также потребность в фармацевтических фирмах и страховых компаниях, на которые возлагалась миссия разобраться во всем этом мраке, означали, что психоанализу было предначертано кануть в Лету.

Обладатель новых техник, мер и шкал смог бы отслеживать позитивные и негативные настроения в этом новом культурном и политическим ландшафте. Аарон Бек хорошо осознавал свою роль, представив в 1961 году свою Шкалу депрессии. В вопросах боли авторитет приобрел Болевой опросник Макгила, появившийся в 1971 году. Между 1970 и 2000 годами возникло также много других анкет и шкал, которые были призваны выявить и определить уровни депрессии: например, шкала тревоги и депрессии (1983) и шкалы депрессии, тревоги и стресса (1995). Растущее влияние позитивной психологии, ставившей перед собой цель минимизировать риск возникновения депрессии, способствовало появлению шкал позитивного влияния и процветания. Каждое из подобных новшеств становилось еще одним шагом на пути к воплощению мечты Бентама: узнать, что чувствует другой человек единственно с помощью научных измерений. Этому вторила похожая монистическая надежда на то, что различные формы грусти, беспокойства, разочарования, невроза и страданий можно будет оценить с помощью простых шкал.