Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Семь лет спустя

Каждый раз, когда я берусь писать об общественных проблемах в нашей стране, я сталкиваюсь со следующим противоречием.

С одной стороны, я — убежденный эволюционист и реформист, еще точнее (хотя это слово у нас мало принято) — градуалист, сторонник постепенных преобразований, проводимых параллельно с эволюцией общественного сознания. В этих воззрениях я не одинок: напротив, в Советском Союзе большинство образованных людей, насколько я могу судить, рассматривает общественные явления с таких же позиций. Хотя и говорят, что история учит только тому, что она никого ничему не учит, это, к счастью, не совсем так. Результат большевистской революции научил нас не верить пламенным призывам одним махом уничтожить правящий класс, сломать государственную машину и построить на ее обломках новое общество, справедливое и процветающее. Поэтому меньше всего хотел бы я становиться по отношению к существующему строю и правящему классу в ту позу безоговорочного отрицания, в которой находились в свое время большевики. Нам необходим критический, но конструктивный анализ ситуации. Задачу критиков я вижу не в том, чтобы противопоставить себя правящему слою как враждебную ему силу, а в том, чтобы нащупать путь, который позволил бы выйти из тупика и приступить к давно назревшим преобразованиям. Путь этот не может не быть в той или иной степени компромиссным, он не должен угрожать интересам правящего класса до такой степени, чтобы сделать его непримиримым врагом преобразований. Ясно, что критика, преследующая такие цели, должна быть до известной степени сдержанной. Кто стремится к компромиссу, не должен разрушать для него почву.

С другой же стороны, условия общественной жизни у нас в стране таковы, что когда просто называешь вещи их именами, то превращаешься, с точки зрения представителя правящего класса, в отъявленного экстремиста, с которым нет и не может быть никаких компромиссов. Вероятно, никогда в истории человечества не было такого постоянного, повсеместного и всем обществом принятого несоответствия между словами и действительностью, как в нашей стране в течение последних 50-ти лет. Когда человек начинает о белом говорить, что оно — белое, а о черном — черное, его за это наказывают, и он попадает в отщепенцы, диссиденты.

Осенью 1968 года я написал брошюру "Инерция страха", которая тогда получила  довольно значительное распространение в самиздате. Настоящее издание написано заново и яв­ляется, таким образом, новой работой, хотя и основанной на тех же идеях, что и первый вариант. Я хочу перечислить важнейшие из этих идей: позитивизм в области философии и социализм (но не марксизм) в общественных воззрениях; убеждение в ведущей роли мировоззрения в социальных движениях; основные демократические свободы и права личности как ключевое условие для нормального развития общества; градуализм в политике; усмотрение в интеллигенции той силы, которая в принципе может, а следовательно и должна, добиться демократических преобразований; чрезвычайно критическая оценка реально существующей интеллигенции; призыв к преодолению инерции страха, укоренившегося в сталинские времена и сковывающего общественную инициативу.

Однако в некотором отношении нынешний вариант существенно отличается от первоначального, что объясняется наличием между ними семилетнего интервала. 1968 год был высшей точкой эпохи "подписантства", когда вслед за именами А.Синявского и Ю.Даниэля прозвучали имена А.Есенина-Вольпина, А.Сахарова, П.Якира, А.Гинзбурга, П.Литвинова и других. Можно было надеяться, что в стране имеется какое-то социально значимое меньшинство, готовое активно добиваться осуществления демократических перемен. Свою задачу я, как и многие самиздатовские авторы того времени, видел прежде всего в том, чтобы наметить идейную основу для выявления и объединения усилий этих людей. Действуя с позиций градуализма, я сделал кое-какие терминологические уступки, подчеркнул точки пересечения своей системы взглядов с официальной советской идеологией и исключил из рассмотрения многие важные аспекты, по которым имеет место расхождение. Я считал, что остальное должно быть понятно по умолчанию, если есть желание понять.