Инессе, или О том, как меня убивали

А тут музыка снова заиграла, теперь уже что-то медленное, лирическое, и отошли мы снова к осинке, хотя не уверен, что была она осинкой, так как с детства страдаю натуралистской бездарностью. Но раз начал называть ее осинкой, то и буду впредь. Так и стояли мы расслабленные и беспомощные перед пронизывающим нас насквозь и заостренным именно в нашей точке полем любви. Так идеалистически стояли мы, что вполне бы подошли для какого-нибудь высокохудожественного кинокадра про среднюю российскую полосу, про ее лесной живописный массив и про хороших, светлых людей, этот массив населяющих, – то есть про нас самих.

А людское старушечье месиво двигалось и трепетало вокруг нас, то есть жило своей полной надежд жизнью. Но и дедовское месиво трепетало тоже, и перехлестывались они, месива эти, перекручивались и пересекались под разными, порой невероятными углами.

Я выделил одного пижонистого: он был в потертом кожаном пиджаке, даже в джинсах, впрочем, присутствовал еще и цветной галстук на белой рубашке. Сам он был среден ростом, прям, плечист, и седой волнистый волос прикрывал его высокий морщинистый лоб. Он подошел к другому, стоящему рядом с нами, наоборот, узковатому и с брюшком, но тоже за семьдесят. И подслушал я невольно следующий разговор, произошедший меж ними.

– Слышь, Илюха, – проговорил тот, который был прям и плечист. – Я тут одну, того… ну, сам понимаешь, договорился уже как вроде.

– Какую? – спросил Илюха с явной любознательностью на лице.

– Да вон та, у кустика стоит, веточкой обмахивается.

Я тоже присмотрелся к кустику. Там стояла достаточно привлекательная бабуся в голубеньком таком костюмчике, ножки вполне стройненькие, поэтому она их совсем и не прятала, губы подкрашены ярко-красным. Да и вообще она была ладненькая вся, с талией, но главное – улыбка, все та же смиренная, но шальная какая-то.

Впрочем, про улыбки эти, окружающие нас повсюду, я уже упоминал.

– Нормаль телка, – одобрил Илюха. – Умеешь ты, Толяныч, находить их тут, мне бы чего подобрал.

– Да я ж подбирал, старик, – стал оправдываться мой тезка, – да все тебе не то. Ты какой-то слишком разборчивый стал. С чего бы это? Пресытился ты, вот с чего. А знаешь, старик, ведь неправильно это.

– Ну да, ты мне совсем не то, что себе, подбираешь. Разное ты себе и мне подбираешь. Ты мне вот эту лучше передай. Передай по-товарищески. Я, кстати, запросто ее на себя возьму.

– Не, эту не могу, – не согласился Толяныч, – с этой, сам понимаешь, заметано. Я тебе следующую уступлю. Лады? Ты, слышь, Илюх, ты домой когда вернешься сегодня? А то, знаешь, ко мне дочка с зятем приехали. Дай ключи, а?

– Так, может, мне самому надо будет.

– Да я быстро, – напирал мой тезка, – чего тут, сколько надо-то? Часика два-три. Ну, сам знаешь…

– И начали они так препираться, а я стоял и даже не слушал уже, потому как не мог понять, ну откуда, откуда мне это все знакомо, как будто слышал я это все уже когда-то. И не раз. Ведь и у меня часто вставал сложный и насущный квартирный вопрос, и вот точно так же я стрелял ключи у своего старого корефана Илюхи (который, кстати, появится в следующей истории. История уже написана, Инесса, поэтому я точно знаю, что появится), и ненадолго-то стрелял, тоже всего часика на два, три. И как-то меня все это совпадение насторожило, что вдруг заподозрил я опять неслучайное.

И тут осенило меня, что это опять все тот же пресловутый угол поворота (я теперь так время называть буду) совершил свой частично полный круг, и с чего все когда-то начиналось, тем, видимо, все в результате и заканчивается. Вот и опять старик Толяныч стреляет ключи от квартиры у старика Илюхи.

И стало обидно мне. Может быть, за себя самого в будущем моем недалеком, а еще за этот проклятый угол поворота, потому что ничего он не меняет, и с чем родился, с тем и постареешь, а если и меняет, то только к худшему. И как понял я это, так очарование поляны отскочило от меня разом в сторону, и посмотрел я вдруг протрезвевшими глазами на всех вокруг, да и на тебя, Инесса, посмотрел. И как-то все сразу немного по-другому увидел.

Понял я, что это всего-навсего какой-то слет «тех, кому за сорок» или «за пятьдесят», хотя на самом деле не менее, чем «за шестьдесят пять», а когда понял, так очарование еще дальше отскочило. А тут еще сбоку донеслось:

– Ну ладно, Толяныч, на, держи ключи.

Только у меня там на диване простыня, не того, да и в сортире течет, поэтому ты кран…

– Пойдем, – потянул я тебя за руку, Инесса, и тут же догадался, что, видимо, напрасно я все же расчувствовался тогда, в пылу вальса, расчувствовался и дал слабинку. Теперь вот придется отрабатывать весь вечер, слабинку эту.

Ведь не знал я еще тогда, что вечером, ближе к ночи, меня будут убивать.

Шли мы лесом еще минут пять-семь, и вот уже показалась открытая станция метрополитена, уже слышен был перекат поездов на ее упругих рельсах. А подошли ближе – так и голос из вагонов про следующую остановку, ну, и про двери, которые всегда так осторожно закрываются.

– Так куда мы едем? – спросила ты, Инесса, когда мы подошли.