Infernal

– Значит, сдохну в постели с красоткой! Эта же вечная запретная мечта! Но кому я говорю? Ты владеешь всей информацией! Почему многие старики или папики женятся на толстогрудых сучках с пластмассовыми мозгами? Думаешь, они сбрендили и ни хрена не соображают? Напротив – папики понимают, что те сучки позаботятся, чтобы они ушли в рай в полном оргазме. Отчпокают их до посинения, а папики им за это наследство и всё состояние. Помнишь бедняжку Анну Николь? Не так давно скончалась при странных обстоятельствах, а прежде отправила своего папика на тот свет. И ей мы когда-то предлагали стать членом клуба, но она отказалась, вкусив наши запретные удовольствия, и поплатилась за это. Но и тут я ни при чём – слухами земля полнится. Верить или не верить – дело ваше, господин Ластов. Я предпочитаю верить, но ни один слух не возникает на пустом месте. Всегда есть к тому предрасположение и чья-то добрая воля. Ещё помянете меня, господин Ластов. Я же вольная перелётная птица – многое повидал за свой век и тонко чувствую флюиды нашей эпохи.

– Да уж. Вы весьма изящный человек – эстет. Многих женщин ты отправил на тот свет? Не ты лично, а кто в постели с тобой перешагнул последнюю черту?

Ливенсон задумался:

– Не считал! Хороший вопрос. Ты спроси лучше, сколько я отправил в рай? Вот это меняет дело: десятка полтора – не меньше. Это случается не так часто, как тебе представляется, иначе избранных жриц не напасёшься. Всё по законам природы, всё происходит тогда, когда избранный сам готов. Это его воля, но иногда можно и перебрать – петля, иной раз, затягивается не по твоей воле, а тягаться с высшими материями я не уполномочен. Это не мой удел. Я всего лишь раб своих желаний и фанатик неисчерпаемой энергии Кундалини. Но кто из нас не раб своих желаний? Только мёртвые, коим место в земле, а не на белом свете.

И я соглашался со всем, что он говорил, часто думая так же. Ливенсон словно изъяснялся моими мыслями, и если я многое утаивал, то он крал мои мысли и не стеснялся их озвучить. Ливенсон будто был моей тенью, следуя по пятам, позволял себе то, что не мог позволить себе я, и только своей тени я уступил Лизу собственноручно, и никому другому я бы просто так её не отдал! А ему отдал в безвозмездное пользование, чтоб он слился с ней, как сливался я, и ощущал её божественную благодать.

Свою тень мы обычно ненавидим, скрываем или боремся с ней. Отрицаем, кидаемся с ней в схватку, но она живёт, покуда мы живём, и никуда не спешит уходить. Этот постулат придуман давно, и ещё многие философы выделяли похожие архетипы, но, тем не менее, тень существует, и она есть у каждого человека. Наверно, тень Лизы, если не она сама, и преследует меня. Но тень жива, покуда жив её обладатель, значит, жива и Лиза – такая получается аксиома, такие нынче законы логики, больше похожие на схоластику.

С логикой я давно не дружил, погрузившись в мистическое созерцание бытия. Так проще и не требуется ничего объяснять, когда случается совершенно необъяснимое и инфернальное. По её словам, я давно превратился в инфернала – потустороннее существо, пребывающее на разделе миров и только и делающее, что запускающее разных потусторонних тварей на свободу. Выходит, что я был тенью Ливенсона, но менее удачной, забитой, никому не нужной, от которой он давно избавился и считал, что не найдёт меня вновь. Тем более, не надеялся встретить здесь во владениях «Ameuki». Но нашёл не он меня, а я его.

Для меня всё было наоборот. Путаница несусветная, и без горькой не разобраться, но похмелье до сих пор давало о себе знать, и пить с Ливенсоном я бы не согласился. Он начинал меня утомлять. Встречи с собственной тенью не могут продолжаться долго, иначе она поглотит тебя насовсем, как чёрная дыра. Что в ней – неизвестно, разве что ведомо самому создателю мироздания.

Отвлекшись, Ливенсон что-то записывал в электронную записную книжку. Когда он успел достать её, я не заметил, погруженный в потусторонние размышления. Вероятно, он записывал мой заказ, чего же ещё?

– Будут еще пожелания? – спросил он, оторвавшись от записей.

– Нет.

– Поверь, я не подкачаю. Ты мне и Насте понравился. Есть в тебе изюминка и искра. Настеньке редко кто нравился – только я да ты.

– Передай ей привет и благодарность.

– Боюсь, что не получится.

– Ах, да! – вспомнил я. – Ваши тропки разошлись.

– Увы! – вздохнул Роман.

Искренне так вздохнул, с неподдельной гримасой горечи. Как вдовец, потерявший жёнушку. Без налёта лицемерия и лжи. На артиста Ливенсон не тянул. Эстет плюс артист – это чересчур. Достаточно чего-то одного, без этого многовато регалий. И я, нехотя, проникся к нему сочувствием, каким когда-то проникался к Адель. Он по-своему ненормален, этот фанатик смертельных оргий. Как ненормален и я, как и всякий человек, живущий по нашему образу и подобию, но в том и есть особенная прелесть.