INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

«Господь милосердный! — подумал он. — Неужели я опоздал?»

Мысль о том, что богачи имеют право пренебречь пунктуальностью, еще не проникла в сознание бухгалтера.

Он поспешно подозвал карету, поднялся в нее и крикнул кучеру: «На улицу Копо!» — как раз в тот момент, когда пробило шесть часов.

Улица Копо! Какое чудовищное расстояние отделяло ее от Гентского бульвара! Не меньшее, чем бездна между сверкающими витринами и дымной кухней папаши Бюно, между Нежо в жалкой одежде, что возвращался вчера с улицы Сен-Мартен, завершив труды по ведению приходо-расходной книги, и Нежо, который ехал в удобной карете, дабы воздать должное ужину, заказанному в ресторане Шеве!

Совсем недавно рента в шестьсот ливров казалась ему пределом мечтаний; теперь же потребности его и желания возрастали с каждым часом. И вот он грезит уже о миллионах, ощущая неутолимую жажду роскоши и богатства.

Добравшись до меблированных комнат, он увидел, что в этом доме, обычно столь унылом, царит шумное веселье. Подали раковый суп, стол был уставлен изысканными закусками, а из кухни, где суетились поварята, присланные Шеве, доносились непривычные запахи. Бюно носился как угорелый, из кухни в погреб, из погреба в столовую. Старики заметно приободрились, а молодежь единодушно постановила встретить благодетелябурной овацией. Несколько студентов, не желая упускать случая, привели под разными предлогами своих возлюбленных — и эти дамочки наперебой любезничали со старым бухгалтером.

Нежо на глазах расцветал: он целиком отдался пиршеству, общему веселью и ласкам этих шальных жриц любви, благодаря которым сумел наконец забыть о величественных прелестях мадам Гобен. Никогда он не переживал ничего подобного. Горячая кровь струилась в его жилах, заставляя сердце биться с невиданной силой. Казалось, и тело его помолодело, подобно душе, таким юным и крепким он выглядел — воистину, счастье и надежда действуют как живая вода!

Выйдя из-за стола последним, он поднялся к себе, захмелевший от упоения, очарованный, сытый и пьяный, но по-прежнему жаждущий роскоши и удовольствий. В конце концов сон прервал все мятежные поползновения этой юности, наступившей с опозданием в тридцать лет: Нежо заснул в мечтах об оргиях Сарданапала и гуриях Магомета.

Когда на следующее утро он проснулся в своей спальне — такой голой, такой холодной, такой неподходящей для грез, ему показалось сначала, будто он вернулся в реальный мир после обманчивого сна. Однако постепенно он пришел в себя и нашел подтверждение вчерашним событиям в виде разнобросанных там и сям новых вещей. Вскочив с постели, он схватил жилет, с пьяной небрежностью брошенный на стуле, и алчно запустил руку в карман, чтобы еще раз пересчитать драгоценные банкноты. Но тщетно перебирал он их — из десяти купюр осталось только девять; одна пошла в уплату за ужин и бесчисленные покупки.

«Гм, — подумал бухгалтер, становясь прежним скрягой, — эдак мне хватит лишь на девять дней… вернее, на восемь, потому что я много чего заказал…»

Какое-то мгновение Нежо размышлял, а затем вдруг отбросил все сомнения.

— Какая разница! — воскликнул он. — Ведь в Америке меня ждет новое состояние!

Странное дело! Все страсти, задавленные нищетой в течение пятидесяти лет, внезапно пробудились в нем с неслыханной силой. Он чувствовал себя так, словно им овладели безумные и головокружительные порывы юности. Он грезил о любви, роскоши, скачках, бесчисленных удовольствиях, что соблазняют богатого человека в двадцать лет. Он, быть может, не вполне ясно сознавал, чего хочет, но в воображении его возникал, словно фантасмагория, вчерашний день, и, вспоминая увиденные им развлечения праздных людей, он желал изведать все.

«О да! Да! — говорил он себе. — Жить, чего бы это ни стоило! Насладиться всеми радостями, испить кубок удовольствия до дна, любой ценой вернуть хоть несколько дней украденной юности… а потом уехать! Разве богачи не благоденствуют повсюду? Впрочем, я постараюсь побыстрее сколотить состояние и тогда вернусь… в Париж!»

— В конце концов, я еще не стар! — вскричал, вскинув голову, бедный бухгалтер, который всего сутки назад не осмелился пожертвовать три франка на свое будущее.

II

Прошло три месяца. Перед нами Новый Орлеан. В порту царит суматоха, ибо здесь только что бросил якорь французский корабль. У причала снуют американцы, ожидающие свой товар или знакомых. К кораблю пристают деревянные лодки и шлюпки, принимая багаж путешественников.

Невыносимый зной. На темно-синем небе нет ни облачка. Такой же синевой блистает и море. Солнце обжигает своими лучами толпу, и по земле танцуют короткие черные тени людей.

Вот уже американцы в соломенных шляпах и белых сюртуках окружают вновь прибывших, чтобы первыми узнать, какие вести посылает им старушка Европа. Все кричат, толкаются, мечутся. На причале матросы, негры и грузчики всех цветов кожи складывают багаж на телеги, чтобы отправить их по нужным адресам. Общая суета, грохот, беспорядочная на первый взгляд беготня — представить это может лишь тот, кому знакома повседневная жизнь большого торгового порта.