Инга

Ветер дернул распахнутую куртку, и она полезла немеющими пальцами застегивать молнию. Надо бежать скорее, а то вдруг ударит морозец, по серпантину сразу не идти, ползти придется. Ничего себе в этом году декабрь выдался. Сплошные ветры и ледяные дожди.

На темной дороге за каждым поворотом погода менялась. Ветер оставался за скалами и тогда в полной тишине были ясно слышны ее шаги и наверху шум веток. А потом — свернула и вокруг все воет и стукает. Снова поворот и — жарко в капюшоне, и под наглухо застегнутой курткой. Другой — ветер рвет сумку с плеча и теребит волосы, залепляя лицо.

На полдороге Ингу догнал свет фар, машина проехала, светя красными огоньками, и остановилась, поджидая. Девочка замедлила шаги, соображая, как быть. Если бы автобус, сама махала бы рукой. А тут машина. Правда, свернуть им некуда, впереди только поселок. Значит, куда завезти не сумеют.

— В Лесное? — мужской голос кинулся из приоткрытой двери, — садись, подбросим.

Инга нерешительно заглянула внутрь. Заднее сиденье было пустым. И она, влезая, взялась рукой в вязаной перчатке за ручку двери, думая — если что, выскочу на ходу, все равно медленно поедет.

Темный силуэт на переднем сиденье оглянулся, всматриваясь. Мотор загудел, но пассажир сказал, щелкая клавишей:

— Погодь, Стас.

Бледный свет показал салон и темные волосы парня, его блестящие глаза и улыбку.

— Никак, Михайлова? Не помнишь меня?

Он выключил свет, и машина тронулась с места. Поехала осторожно, выхватывая фарами кривые склоны и сосновые ветки.

— Летом виделись, у «Джанги». Ромалэ. Ну, Ром, вспомнила?

— Ром. Да. Помню, — у Инги резко пересохло в горле.

— Вот же. На ловца и зверь. А мы к вам едем вот.

— К нам? К кому нам? — у нее сильно зачесалась шея под жарким воротником свитера, так резко бросило в пот.

— К Горчику, само собой. Ты же его баба, Михайлова, так что давай, рассказывай, куда пропал.

— Я. Нет его. В Лесном его нет, с лета.

— И ты его ни разу не видала, что ли?

Инга отвечала, не давая себя времени подумать, понимая — услышит в голосе нерешительность, прицепится, как репей.

— Почему не видала. Видала. На Атлеше. Прыгал. Я еще тебя обругала тогда, вот говорю, Серега, ты прыгаешь, дурак дураком, а Ром за тебя деньги собирает. В поселке его нет. Как пропал в сентябре, так ни разу не появился.

— И что, не знают, где он?

Инга на секунду задержала дыхание.

— Даже мать не знает, где он сейчас, — ответила правду, вспоминая, как пришла к ним внезапно Валя Горчичникова и с сухими злыми рыданиями пытала, куда ж этот мучитель с бурсы подевался.

Ром, положив локоть на спинку сиденья, задумался. Свет фар рассеянно обрисовал профиль с тонким носом и острым подбородком.

— Долго еще? — спросил у водителя.

— Та вон светит, — ответил тот, махнув рукой в сторону поворота.

— Значит так, Михайлова с Лесного, если наврала, будешь плакать, все равно ж узнаю, — деловито сказал Ром, когда водитель заглушил мотор на въезде в поселок, — а увидишь своего прыгуна, передай, с января счетчик включен. Пусть он лучше бабло сейчас привезет. Ясно?

— Да.

— Беги. Не перепутай ничего.

Оглядываясь на темную машину, Инга быстро пошла к парковой дороге, на которой качались пятна редких фонарей. Вот досиделась, со своей Федрой и батареями, ушла бы на полчаса пораньше, и не столкнулась бы с этими… Но тогда и не знала бы, про счетчик этот…

На тропинке было совсем темно и она, светя фонариком, медленно поднялась к своей улице, где под темными крышами смутно белели стены домов и кое-где в окнах жиденько мигали огоньки свечей. Подходя к калитке, удивленно уставилась на ярко освещенное окно кухни. Одно, на всей улице.

— Инга, детка! Посмотри, что нам Саныч придумал!

Вива толкнула ее в двери. На кухонном столе чернела замурзанная коробка, от нее плелись к люстре проводки и там светила лампочка. Одна, небольшая. Но по сравнению с огоньком свечки — просто праздник электричества.

— Аккумулятор, — гордо доложила Вива. В углу смущенно кашлянул Саныч, прикрываясь кружкой с чаем.

Бабушка подняла палец:

— Автомобильный! Старый, конечно, но смотри, свет как настоящий, слабее немножко, но все равно все видно.

И засмеялась:

— Теперь снова в углах выметать, а то ведь — не видно, вроде и нету. Налить тебе чаю, детка?

— Нет, ба. Я в комнату пойду. Потом клеить буду.

— Хорошо. Мы посидим, с Сашей. А еще он сказал, что переделает нам печку! Инга, у нас будет настоящий живой огонь, до самой весны.

Инга ушла в комнату, положила на стол фонарик. Свет дадут, может быть, но уже ночью. Тогда можно поклеиться и лечь спать. А перед тем подумать, как быть и что делать со словами Рома? И надо ли ей что-то делать?

Она сняла куртку, повесила ее за дверь. Поверх свитера натянула длинную меховую жилетку. И большие шерстяные носки надела поверх тех, что уже были. Залезла под толстое одеяло, села, укутав плечи, и мрачно глядя, как по стене ползают еле видные тени. Скорее бы лето. Или хотя бы весна.