Инга. Мир

Море-то — светится, подумала она, пытаясь вглядеться в воду подальше, где фонари не светили, и песок белел еле заметно, а сосны стояли неразличимой черной массой. Там, где нет фонарей и огней, зайти по пояс, пусть намокает подол сарафана. Нет, лучше бросить его на берегу, упасть в черную воду с головой, и там внизу, открыть глаза в мягкое голубое сияние. Но это нужно видеть вдвоем. Когда-то она повела Олегу, дождавшись совсем глухой ночи. Ему лет шесть было. Нет, пять. Тихо орал от восторга, болтал что-то без перерыва, топчась на мелководье и растопырив локти, окунал голову, фыркал, а потом встал на четвереньки и пополз в глубину, то ныряя, то плывя. Еле успела за ногу схватить. Долго упирался, не хотел выходить на берег. Инга радовалась. Но теперь у мальчика свои друзья, пришло его время кому-то показывать — море светится. Может быть, потому она так вцепилась в свой фотоаппарат, когда снимает, то выходит, она не одна видит, не одна радуется. А делится с маленькой камерой. Но то, как светится летнее море — не подарить фотоаппарату. Это только для человека.

Огни остались позади, черные сосны маячили все ближе. И было видно, в глубине бора тускло светят купола легких палаток.

Мир полон людей. Половина из них — мужчины. Как вышло, Инга Михайлова, что никого из встреченных тобой за двадцать лет не захотелось взять за руку, привести на теплый ночной песок, зайти вместе в воду, падая и открывая глаза в сказочный космос. Радуясь тому, что подарок — царский. А после дарить и дарить его снова и снова. Своему человеку.

Она пошла медленнее, вслушиваясь в какие-то невнятные от палаток обрывки разговоров. Если бы не это петрово кодло, думала бы сейчас о Сереже. Получается, не так много думала о нем, как ей хотелось. Запрещала себе, гнала мысли, боясь, помешают ей жить. Как он сказал — живи свою жизнь, нормальную. Такая с тебя жертва, Инга. Но все сроки вышли. Она исполнила обещание, что взял с нее серьезный мальчишка, живущий совсем другую жизнь, куда ей запретил. И теперь, поняв, наконец, что никому, кроме него, не подарит августовское летнее море, она свободна думать об этом.

«А он подарил бы его тебе, ляля и цаца… потому что он такой же морской житель, и у него тоже вместо крови — соленая морская вода».

Думать об этом было одновременно печально и радостно. Будто она снова там, в своих шестнадцати, вольна перебирать воспоминания, одно за другим, падать в них, как в ночное море.

От темных сосен послышался возглас, ударил какой-то гонг. Инга встала на прибое, не решаясь подходить ближе. Что там происходит? Вдруг сейчас побегут к воде, и на нее набежит Виолка, волоча за руку манерную Ташку. Раскричится, прыгая вокруг, и еще не дай Боже потащит к Петру.

Проще всего развернуться и уйти. Выкупаться неподалеку от дома Гордея, посидеть с ним, под веревкой, на которой полощутся еще несколько стариковых ситцевых трусов, и машет рукавами такая же ветхая тельняшка. И, выкурив еще пару сигарет, улечься в палатке, думая о том, что она не синяя, а как та, на Атлеше — алый лепесток шиповника.

Перекрывая смутный палаточный свет, заходили среди сосен черные силуэты, негромко перекликаясь. Вспыхнул на широкой поляне, обрамленной соснами, костерок. Инга вышла из воды и, увязая в песке, подобралась к черным кустам. Встала за ними, прислушиваясь. Люди подходили к отдельно стоящей палатке, что раскинута была рядом с кустами с другой стороны, по очереди брали что-то белеющее и уходили к поляне. Переминаясь, Инга зацепила кроссовками ветки и оступилась, треща. Чертыхнулась шепотом.

— Возьмите, — сказал ясный голос.

Она помедлила и, закусив губу, обошла кусты. Женская фигура маячила, протягивая светлый комок. Лица не разглядеть, и значит, она тоже меня не сильно-то видит, подумала Инга, принимая в руки мягкую ткань. Женщина молча отвернулась и ушла вслед за остальными, на ходу облачаясь в легкое покрывало, накидывая край на волосы.

«В балахонах ходили, дурдом на выезде» вспомнила она слова Олеги. С глухо стукающим сердцем растрясла комок, кинула на плечи легкую кисею. Сунула в куст кроссовки и медленно пошла за остальными, туда, где посреди поляны заныла тихая музыка и в такт ей зашелестели флейты-погремушки.

Светлые фигуры сидели, очерчивая большой круг, покачивались в такт музыке. От костерка прыгали красные блики, и Инга, придерживая на шее кинутое на волосы покрывало, выбрала себе место, села, подбирая ноги. Теперь она такая же, как все эти пеньками сидящие последователи. И ждут, наверняка, Петра. Ну-ну. Послушаем. Уж кто-кто, а она, модель прекрасной вечной девственницы с его рекламного глянца, имеет право послушать, чем он тут кормит своих поклонниц.

— Скала… — пронесся по кругу тихий шепот, от одной фигуры к другой, — Скала… Скала-Скала…

Мужчина вышел из-за толстой сосны, подбирая длинный подол такого же балахона. Величаво прошел в середину и сел, укладывая руки на колени. Чернела на неразличимом лице борода. И когда шепот стих, блеснули зубы.