Инга. Мир

Терпеливый Арно отлепился от машины и походил вокруг, оглядывая перламутр и хром, потыкал носком спортивной туфли тугое колесо. Выбил из узкой пачки тонкую сигаретку.

— Я по делу, — спохватилась Таня и положила бычка обратно в тарелку. Встала, вытирая руки шелковым кружевным платочком. И цепляя Гордея, подняла, таща его по тропинке к воротцам. На ходу что-то рассказывала, задирая взволнованное лицо. Гордей кивал, пару раз оглянулся. И снова кивал.

У самых ворот Таня снова потянулась к его голове, обхватывая руками плечи. И уже не оборачиваясь, быстро села в машину. Уехала, сверкая перламутром и хромом, мягко ворча двигателем на отличном бензине.

— Очки забыла, — сказал Горчик, когда старик вернулся, и взял обкусанную рыбешку, разделывая корявыми пальцами.

— Не помрет. У нее денег много.

Он ничего не говорил, пока ел, только думал о чем-то, поглядывая небольшими глазами то на Ингу, то на Сергея. И она, возясь с мелкими косточками в белой рыбной мякоти, осторожно понадеялась, что это не к ним, это гордеево прошлое внезапно явилось и исчезло, сверкая. Но интересно.

Доев рыбу, старик вытер руки о старое полотенце и налил себе остывшего чаю.

— Инга, там ватра, на лавке где-то. Угу. Вот.

Закурил, и начал неторопливо:

— Лидкина мать. Кореша моего дочка. Это сейчас, сколько ж ей выходит, Татьяне? Ежели шейсят мне тогда было? А она на двадцать пять моложе. Ну, значит ей сейчас — пейсят пять, значит. Лидка поздняя у ней. Вот.

Гордей задумался, положив на стол лапу с папироской.

— Да. Ну, то старые дела, ладно. А тут вы слушайте. Лидка в ресторане, где Абрикоса отель. Матери сегодня сказала, вот ребята у Гордея, я еще рюкзак вынесла. Байкер там один, из столичных мужиков, что с Абрикосом корешует. Поехал девку искать. Ты говорит, мама, ему скажи, а сама боится, так, шепнула Таньке, чего услышала. В общем, думать надо.

И оглядев непонимающие еще лица собеседников, уточнил:

— За Нюхой он поехал. Ну и Олега ж там. И Димка мой. Станет этот козел Нюху отбивать, а парни ж не дадут. А куда им против мужика, он большой и злой. Видал я его. Тьфу, говно, а не мужик. Но злой же.

Над столом встала тишина, только позвякивал цепью Кузька и громко чесал лохматый бок. Сережа, нахмурившись, потирал руками колени, дернул нитку, торчащую из свежей дырки, оторвал. Лицо его становилось все более жестким.

— Нет, — сказала Инга, — не смей. Я сейчас…

Она вытащила мобильник, выворачивая кармашек клетчатой юбки, быстро нашла номер. Кусая губу, слушала напряженно.

— Олега! Чего долго так? Короче, вы там не будьте. Забирай Нюху, езжайте в Керчь. Надо так. Я сказала! Потом объясню.

Выслушала и, темнея лицом, повернулась к Гордею, не к Сереже.

— Он не хочет. Сказал нет. Сказал, они…

И закричала снова в трубку:

— Да я! Ты знаешь ведь, я зря не говорю. Ищут ее. Ты что, привязанный будешь ходить? Днем и ночью? Пока она за своими бабочками! Я не ругаюсь. Олега!

Бросила телефон на стол.

Сережа встал, трогая ссутуленное плечо. Сказал мягко:

— Надо ехать. Поеду я, ляля. Надо быстрее, а то автобус, и пешком же еще.

Инга подняла голову, глядя, как быстро идет к дому. И вскочив, побежала следом, уже на крыльце схватила за руку.

— Нет! Не смей, ты! Уже было. И снова?

Он не поворачивался, шел в комнату, там поставил на табурет сумку, оглядываясь, сунул в нее лежащий на столе бумажник. И вскидывая на плечо, попытался обойти Ингу, а она ступала в сторону, в другую, хватая его за руку и не выпуская в двери. Удивленно смотрел, как дрожат губы на смуглом лице.

— Инга. Да что с тобой? Твой сын там. Я помогу. Нельзя мальчишке одному, против взрослого мужика. Наделает глупостей.

— Как поможешь? — хрипло спросила она, — как? Как с Ромом, да? Я… а если он? Так же?

И замолчала, мучаясь внезапным. Олега кричал тогда, похваляясь, Серега кинулся, угрожал убить гада. Эта девочка, видно же, влюблен по самые уши. А если он, так же, как двадцать лет тому Горчик? Рванется защитить. И получится такое же? Но уже с Олегой?

Опуская руки, сказала потерянно:

— Да что ж это. Сперва ты. А теперь сын твой. То же самое. И снова ты. Вы — вместе.

— Мой? — медленно переспросил Серега, — он — мой?

Худая рука поправила на плече сумку и Инга поняла — уйдет, теперь точно уйдет, холодно щуря серые глаза. И время свернется кольцом, снова кидая ее в прошлое, где случилось непоправимое, вырвавшее кусок их жизни и сожравшее двадцать лет.

— Сережа. Я потом хотела. Когда время будет, получше. Чтоб все рассказать, и чтоб выслушал. Двое вас. Может быть ты. А может быть, — она сглотнула, и договорила, потому что времени на маету и раскаяние не было, так все быстро нужно раскидать по местам, сделать, обдумать, решить, — может быть, Петр Каменев. Но сейчас, сейчас другое важно. Он может сделать что-то, как ты. Я не выдержу. Второй раз я не выдержу.