Инга. Мир

Мягкий свет ложился на драпированный флаг, заставляя череп кривиться и подмигивать глазом на заднице мальчика.

— Нет, ты смерти моей хочешь! А если мы, возьмем и явимся к вам, пока вы там с Нюхой своей? Мотай отсюда!

— Нашел уже. Ухожу.

Он поднял руку и поскакал обратно, путаясь во флаге и чертыхаясь. Уже за дверю внятно добавил:

— Нюха эта ваша. Мне, что ли, надо, то она там… чудо в панамке.

Двое, сидя в постели, слушали, как шлепает по ступеням, и они отзываются на каждый шаг. Вот споткнулся, прогрохотав, сказал смачно несколько слов. И закричал сдавленно вверх:

— Да несу уже!

— Олеженька? — послышался с террасы обеспокоенный голос Вивы, и Инга схватилась за голову.

— Поколение мимими! На всех же плюют, а? Наша, значит, Нюха. Наша! Сережа, извини, пожалуйста. Я ему утром… Не поняла, ты чего ржешь? Да ну вас всех.

Горчик обхватил руками сердитую поясницу и уткнулся лицом, чтоб не захохотать в голос. Инга поерзала, нащупывая его голову, дернула за ухо.

— Кусаешься. Перестань. Ну что я, неправа, что ли? Мог бы подумать сперва. Он. И ты тоже. Всех перебудили со своей Нюхой.

— Нашей, — поправил Горчик, садясь рядом.

Сидели, обнявшись, прислушивались к неясной тихой суете снаружи, за полуоткрытой дверью. Вот по лестнице снова кто-то сбежал, тихо шлепая босыми ногами. Зашептались, споря и препираясь. А потом заскрипела калитка, врезанная в ворота.

— Ушли, — сказал Горчик, — все, ушли. Спим дальше, ляля моя. Или расхотела? Смотри, какая луна. Помнишь, на обрыве, сидели. Такая же была луна.

— Пойдем смотреть? — Инга коснулась губами его виска, и закрыла глаза, чтоб касание сильнее осталось в памяти. Какой же он, ох, какой же… А вдруг испугается? — Она все время хочет его целовать. Трогать. Держаться. Как тогда, на обрыве. Он встал и протянул руку. Там, далеко тихо играла музыка, не помнит какая, но — для них. И она поняла, подошла и вложила свои пальцы в его ладонь. Черная степь, звезды, монета луны, белая, и серебряная внизу вода. Запах полыни. Счастье.

Музыка играла. Негромко и вот — чуть громче, будто приближаясь. Инга повернула горящее лицо к распахнутому окну.

— Слышишь? — шепотом спросил Горчик, — ты слышишь?

— Да…

Он встал, натягивая трусы. Поднимая Ингу, нашарил сложенную на стуле простыню, встряхнул, заворачивая ее подмышками. Она, подхватывая концы, стянула их на груди. И первая вышла, тихо поднимаясь по лестнице на террасу, где у перил стояла Вива, кутаясь в халат. Кивнула, когда двое подошли, становясь рядом.

Под спящей улицей, испятнанной редким светом фонарей, и под тупичком другой, нижней, стелилось, белея, ночное шоссе. И за ним, под небольшим спуском, в свете лампы, которая горела на изгибе крепостной стены, на маленьком пляжике у темной воды, стояли две фигуры.

— Пьет из реки, смотрит с холма,
Ищет в песке ночную звезду

Пел негромкий голос мужчины с серебряным горлом, а девочка, что родилась позже, чем слова, спетые о ней, стояла на песке, долгая красивым телом, с волосами, стекающими по плечам к пояснице, и рядом лежало сброшенное легкое платье.

— Ту, что с небес упала вчера;
В жарком песке медленный день…

Мальчик послушно повернулся, позволяя тонкой руке стряхнуть намотанный на него смешной черный флаг с белой оскаленной рожей, и тот лег поверх платья.

Он не умеет танцевать, мой любимый Оум, стесненно подумала Инга, а по локтям бежали мурашки, заставляя пальцы стискивать холодный поручень перил. И когда кинулись к животу, поднимаясь и холодя сердце, поняла, там все правильно.

Мальчик поднял голову, и вдруг резко раскинул руки, становясь крепче на светлом песке. Выгнулся, будто сейчас улетит. А девочка рядом, вокруг, поодаль и снова рядом, совершала медленный танец, сотканный из плавных, до мурашек в локтях точных движений, выгибаясь и поворачиваясь, протягивая руку, касаясь пальцами его руки. И он, делая нужный шаг, оказывался там, где нужно, в единственно правильном месте.

— Ночью она спит у огня
Спит у огня, спит до утра…

Свет мягко ложился на закраину старой стены, от нее на песок тянулись черные тени, отсекая танцующим ноги, и выпуская их обратно, к черной живой воде, что держала на себе дрожащую лунную дорогу. И, когда двое медленно поворачиваясь, ступали в нее, фигуры становились черными и резкими, будто их высекли умелым резцом, чтоб остановить, оставляя в памяти смотрящих. Но еще шаг…

— Кто помнит то, что было вчера?
В жарком песке в медленный день…

И свет снова принимал их.

Пела виолончель, завершая ночной танец, где-то внизу в темном доме зажглось окно, а в другом дворе сонно залаяла собака. На тропинке у забора Михайловского дома грозно выл Рябчик, расстроенный вторжением на свою территорию стольких соперников.

А музыка уже стихла, уходя вместе с двумя, в ночную воду, перемешанную с лунным светом.