Инга

Иван с утра надевал короткие, выше щиколотки штаны, тоже из какой-то ряднины, и рубаху навыпуск, в раскрытом вороте виднелась курчавая рыжая с сединой шерсть, которую он чесал, залезая крупной рукой в ярких веснушках.

Брал сетку, сачок, помятое ведро и, насвистывая, еще до света уходил к удочкам, которые торчали на берегу редким рядом, десяток, не меньше.

Просыпаясь, Серега слушал, как Лика, возясь у костра на песке, мурлычет — все какие-то арии. Голос у нее был сильный, хороший, только низкий, почти мужской. И пока он не выходил из сарайки, жмурясь на раннее солнце, она пела тихо, а после, кивнув и улыбаясь, заводила в полный голос, иногда прокашливаясь и слушая сама себя.

— Не счесть алмазов в каменных пещера-ах! А-акха-кха… пещера-ах!..

— Не счесть жемчужин в море полу-денномммм!

Замолкала, вешая на поперечину старый котелок.

— Доброе утро тебе, Сережа-Сережик!

— Доброе, Лика.

Выворачивая пятками еще прохладный с ночи песок, Горчик уходил за сарайку и шел дальше, дальше по бескрайнему песку, утыканному редкими кустиками колючек. Оглядывался, проверяя, далеко ли ушел, а в спину ему неслась ария заморского гостя.

— Жемчужин в море полуденном… далекой Индии чудееес…

Вернувшись, садился, скрестив ноги, на брошенную в песок ряднинку и принимал от поющей Лики кружку с травяным чаем. Прихлебывал, просыпаясь и глядя, как встающее сбоку солнце красит морскую рябь мелкими звездочками.

Лика, не переставая голосить, ложкой вылавливала из котелка куски рыбы, прижимала щепочкой, чтоб слить кипяток. И складывала в глиняный горшок. Горшок, кривобокий и страшненький, она слепила сама, после обжигала на костре, ругаясь с Иваном, который совершенно грамотно жалел дров на ерунду. И теперь, чтоб оправдать свои труды, только в горшок складывала для Ивана поздний завтрак.

Увязав горло тряпочкой, Лика полюбовалась и сунула тормозок в серую опять же домотканую сумку. Горчик с юмором подвел глаза, но сразу сделался серьезным, когда она зорко посмотрела в узкое лицо.

— Так. Рыба. Тут в бутылке чай. И в тряпочке хлебушек. Ты покушаешь сейчас, Сережик?

— Не, Лика, спасибо тебе, — Горчик приложил руку к груди, к раскрытому вороту такой же, как у Ивана, рубахи, — я потом.

Глядя, как Лика неловко ворочает котелок, сказал:

— Лучше б может пожарить рыбу? Вон, сковородка валяется.

— Ивану нельзя. У него язва.

— А…

Он поставил на песок кружку. Снова сказал Лике спасибо, и она важно кивнула, поправляя забранные цветной полоской через лоб пряди седых волос. Кинув на плечо сумку, пошел по прибою к далекой фигуре Ивана.

Шлепал по холодной воде, рассеянно мурлыкая. Не счесть, значит, алмазов…

Они подобрали его на морском вокзале. В Бургасе. Он сидел за оградой летнего кафе, что недавно открылось, выставив на мостовую столики и увешавшись декоративно-пиратскими парусами. Исподлобья смотрел на смеющихся людей и соображал, как бы незаметнее проскользнуть под свешенные канаты, к крайнему столику, где только что обедала большая семья и ушла, оставив гору ништяков. Но нужно быстро, а то придет официант. Все соберет.

Горчик совсем уже приготовился, но тут мимо пошел наряд полиции, и он, вздохнув, остался сидеть, скрытый мусорным баком. Только напрягся, следя за людьми в форме, готовый сорваться и побежать, петляя между лавочками и киосками набережной.

Когда те, посмеиваясь и позвякивая, прошли, лезть к столику было поздно, толстый официант в длинном фартуке уже сметал тарелки на поднос. Горчик вздохнул с досадой. И увидел большую женщину, которая шла прямо на него. Улыбалась, помахивая рукой в дорогой лайковой перчатке.

— Искаш да рядеш, момче? — тщательно выговаривая слова, обратилась к нему, обдавая тонким запахом духов.

— Вот черт, — пробормотал Горчик, оглядываясь.

Женщина вдруг расхохоталась оперным басом, схватила его за руку, поднимая легко, как пушинку. И таща в деревянные распахнутые воротца, закричала огромному мужчине в кожаном плаще, что скучал за крайним столиком:

— Иван! Ваня, смотри, кого я тут пленила! Это же наш, русский мальчик.

На ходу повернулась к Горчику круглым лицом, уточнила озабоченно:

— Я права? Ты из России?

— Из Крыма я, — мрачно сказал Горчик, тащась за ней, как лодочка за крейсером, — откуда поймешь сейчас — Россия чи нет.

Тетка отпустила его руку, чтоб всплеснуть обеими своими и тут же снова схватила, прижимая его ладонь к обширному боку.

— Какое счастье!

— Да? — язвительно удивился Горчик.

— Он голоден, — заверила она опешившего Ивана, который раскрыл было рот, но тут же закрыл, понимая, что сказать ему не дадут, — он сейчас с нами покушает. Сервитьор!!!

Горчик подскочил на стуле. У стола возник давешний официант, с подозрением глядя на тощего пацана в обтрепанной куртке и замызганных джинсах.

— Мнеээ, — распеваясь, вслух размышляла женщина, усаживаясь вплотную к Горчикову стулу, — та-а-к, зна-а-ачит… яйца… омлет. Омлет, понятно, да? И кофе. С молоком. Бяло! Бяло кофе!

Официант кивнул, и женщина торжествующе оглядела спутников. Иван покивал тоже.

— Большой! — закричала ему вдогонку женщина, — голям, ясно? Омлет чтоб был — голям!