Инициация

Шло время. Поначалу он лежал дома в постели, где за ним старательно ухаживала Мишель, затем, ближе к концу, семья поместила его в частную палату городской больницы. Дон почти ничего не воспринимал вокруг, лишь изредка реагируя на знакомую телевизионную рекламу, голоса близких, стук дождя по оконному стеклу. Он едва ли осознавал присутствие родственников, которые навещали его довольно часто, зато однажды практически полностью очнулся, когда к нему явились двое мужчин в темных костюмах и очках. Они задали несколько вопросов, после чего медперсонал выставил их за дверь. Иногда Дон улавливал обрывки разговоров между родными и врачами. Безликий малый в белом халате часто повторял слова «энцефалит», «множественные изъязвления стенки мозговых артерий» и «летальный исход». Было пролито немало слез.

Однажды вечером с внезапностью удара молнии Дон пришел в сознание и почти сразу понял, что умирает, хотя все его чувства словно были окутаны пеленой; ему стоило немалого труда сосредоточиться, а уж тем паче верно оценить свое состояние.

В небе таяла кроваво-красная полоса заходящего солнца. В палате было темно, и только на узкую кровать падал луч света. Его близкие, полускрытые сумерками, стояли в изножье постели — Курт и Кайвин с сынишкой по одну сторону, Мишель и Холли по другую. С бедной Холли стряслась какая-то неприятность, в треугольном вырезе ее блузки виднелся огромный шрам, розовый и свежий.

Дон изо всех сил старался собраться с мыслями. Он был рад, что солнечный луч лег на его постель, потому что темнота таила холод. Он никогда не любил темноту.

Курт подошел и поцеловал его в щеку, то же самое сделали Холли и Кайвин. Все они шептали Дону что-то ласковое и, уходя, обнимали Мишель. Мишель остановила Кайвин и попросила оставить ей маленького Джонатана.

— Ты выглядишь такой уставшей, милая, — сказала она Кайвин.

Дверь захлопнулась, и в последнем красном луче заката они смотрели друг на друга — бабушка, дед и внук. Мальчик взобрался на кровать. Блаженная пустота, царившая у Дона в голове, начала медленно покрываться коркой льда.

— Дорогой, — с бесконечной нежностью произнесла Мишель.

Ее алые губы блестели. Ее черные волосы отливали глянцем, как в молодости. Она наклонилась, подняла малыша и отступила с ним в тень. И прошептала:

— Я люблю тебя. Спасибо.

Дон хотел сказать, что сейчас любит ее даже сильнее, чем когда они только встретились, хотел заверить, что будет любить ее вечно. Но говорить он уже не мог. Дыхание стало замедляться, он хрипел и задыхался. Сердце едва работало. Вид извивающегося в руках Мишель младенца наполнял Дона парализующим ужасом. Он не мог вспомнить почему.