Инкогнито с Бродвея

– Подробностей я не знаю. Файка после родов пару недель дома на диване валялась, спала да ела. Малыша не кормила, не занималась им. Младенец кричит, а родная мать пальцем не пошевелит. За Антоном новоявленная бабушка ухаживала, и днем постоянно с внуком, и ночью около него. Жене эти хлопоты в радость были, она детей обожала, а мне внапряг. Квартира маленькая, от писка деться некуда. Леська к кроватке бежит, а я просыпаюсь. Надоело мне это в конце концов, я сказал Фаине: «Слышь, молодая мать, хватит балду гонять. Или сыном занимайся, или на работу выходи, или по хозяйству крутись». На следующий день шалава малыша одела, в коляску положила, гулять с ним отправилась. То-то я удивился! Часа через два ей домой вернуться следовало, ребенка же регулярно кормить надо, а все нет и нет мерзавки. Олеся на стену лезет, рыдает, в милицию меня гонит. Да я не пошел. Понимал: пакостница что-то придумала, неспроста с Антоном на улицу подалась. В районе полуночи девчонка вернулась – пьяная в хлам. Ребенка и коляски нет, морда в синяках. Леся к ней бросилась: «Доченька, на тебя напали?» Фаина захохотала.

«Кто на меня косо глянет, дня не проживет. Я вмазала ей! Пусть знает, кто главный на поле. И боится. Отстаньте, больше ничего не скажу».

Но Леся допрашивать дочурку стала: «Не хочешь рассказывать, откуда кровоподтеки, и не надо. Но, солнышко, где же Антоша?» Тут девка и сказала, как выплюнула: «Я его продала. Надоел. Неохота на грязные пеленки жизнь положить». Потом в свою комнату ушла, на диван свалилась и захрапела.

Генрих Петрович взял из буфета бутылку коньяка.

– Попробуете?

– Спасибо, я за рулем, – отказалась я.

Каравайкин открутил пробку.

– А мне не помешает. Мы с Олесей ее трясли, пытались выяснить, куда она Антона подевала. Фаина орала: «Не ваше дело! Был да сплыл! Я его мать, могу делать с крикуном что пожелаю. Отстаньте, спать хочу!» Мы с женой поняли, что пакостница под влиянием алкоголя чушь несет, Олеся до утра глаз не сомкнула. Когда утром красавица выползла на кухню, мать опять свою песню завела: «Доченька, дорогая, расскажи правду про сына. Где он?» Фаина ее матом послала и добавила: «Продала его на консервы». Тут я хамку схватил, на лестницу выкинул и крикнул: «Пшла вон отсюда!» Лесе стало плохо. Я вызвал «Скорую», жену в больницу отвезли. Я туда же. Инфаркт. Вернулся часов через пять домой – вещей гадины нет, денег на хозяйство тоже, и наша заначка, на отпуск собранная, испарилась. Исчезли кольцо и серьги золотые с бриллиантами, комплект, который я жене на юбилей подарил. И вообще коробка с украшениями была пустая. Но самое главное, сволочища образа из домашнего иконостаса выломала. А там висели старые лики, еще от предков Олесе доставшиеся. И бабушкина Библия и Псалтырь, тоже не вчера изданные, пропали.

Генрих налил себе немного в фужер, сделал глоток.

– Жена все Файкины закидоны переносила, а унесенных икон простить не смогла. Вернулась из клиники, глянула на стену и молчит. Я, чтобы ее пустыми полками не пугать, сгонял в Софрино, купил в лавке изображения Спасителя, Богородицы, Ангела-хранителя, Матроны, Николая Чудотворца, других святых, кого вспомнил, и поставил. Леся сказала: «Плохо Фаина поступила». И все, больше она имени приемной дочери никогда не произносила. Только перед смертью упомянула, прошептала: «Жила я с бесом. Мне его дьявол подсунул, воспользовался тем, что я сон увидела, будто моя умершая Фаечка вернулась». Я стал ее утешать, и тут батюшка пришел. Долго он в комнате жены сидел, потом она крикнула: «Гена, угости отца Александра чаем». Я пошел в кухню, а дверь в ее комнату приоткрылась. И я, пока с заваркой возился, услышал часть разговора Леси со священником: «Батюшка, вам я всю правду до дна вылила, – сказала она. – Нет больше на душе никаких тайн. Дайте совет, может, мне мужу честно про брата, его жену и все прочее рассказать? Получается, что он в неведении, а то, что ему известно, сильно отретушировано». Духовник ответил: «Перед Господом вы покаялись, а все остальное не важно. Была ведь причина, по которой вы супругу даже сейчас истину не поведали». – «Да, батюшка, – призналась Леся, – я вам на исповеди рассказала, почему Гене, даже когда смерть в глаза глядит, приврала. Ой, дверь приоткрылась…» И все, захлопнули створку. Что-то мне жена не сообщила о себе, в чем-то обманула. Ну да после ее кончины ничто уже значения не имело, она все равно святой была.

– Следовательно, вы не знаете дальнейшую судьбу Фаины и Антона? – уточнила я.

Каравайкин покачал головой.