Инквизитор

И я вспомнил мои собственные книги (мои собственные, но все же не совсем мои), которые даровал мне орден и люди, любившие меня, в прошлом. Отец подарил мне две книги по принятии мной обета: «Золотая легенда» Иакова из Ворагина, пред которой он благоговел, и «Decretum» Грациана, с которой он справлялся. От одного из лекторов в Каркассоне, старого и мудрого брата по имени Гилабер, я получил Донатову «Ars Grammatica». (В ней он написал: «Я стар, а ты мой лучший ученик. Возьми ее и мудро ею пользуйся, и всякий раз молись обо мне». Бог свидетель, я берег эту книгу как сокровище!) В бытность мою проповедником ордена в одной из моих конгрегаций была благочестивая жена, заставившая меня принять от нее Часослов, сказав, что мое красноречие подвигло ее раздать многое из того, чем она владела, — и я, хотя и смущаясь ее восторгами, не смог отказаться от книги, которая была искусно украшена и расписана золотом.

И, наконец, одна из книг отца Жака досталась мне после его смерти — «Ad Herrenium de arte rhetorica»[66] Цицерона. При мысли об этой и о других книгах у меня в келье, я, как всегда, испытывал стыд, сознавая стяжательскую природу своей любви к ним. (Никто не может служить двум господам[67].) Конечно, на самом деле они были не мои, но я владел ими всю жизнь и воспринимал их как, к примеру, мои собственные руки или ноги. Не грех ли это для монаха ордена Святого Доминика? Разве был я лучше, чем Алкея, говорившая о книгах как о детях, красивых и невинных?

— Алкея, — сказал я, и, Бог свидетель, я приносил огромную жертву, — если вы отдадите мне трактат Пьера Жана Олье, я дам вам вместо него другую книгу. Я дам вам «Жизнь святого Франциска» из книги «Золотая легенда» — это великая книга. Вы читали «Золотую легенду?»

Алкея покачала головой.

— Что ж, — продолжал я, — она содержит жизнеописания многих святых, и среди них святого Франциска. А он, как вы знаете, был предан Бедности всем сердцем и душой. Вы согласны взять эту благословенную повесть, в обмен на другую книгу? Она гораздо красивее.

Итак, я сделал это щедрое предложение, дабы испытать веру Алкеи. Если она была заражена ересью Олье, то ни за что бы не согласилась расстаться с его книгой. Но не успел я договорить, как ее глаза вспыхнули, она коснулась рукою рта, затем груди.

— Святой Франциск! — вскричала она. — Ах, я… Ах, какое счастье…

— Эта книга у вас собой? — спросила Иоанна.

— Нет. Но я пошлю за ней. Вы получите ее до моего отъезда из Кассера. Идемте. — Я положил руку на плечо Алкеи и наклонился, так что наши лица сблизились. — Отдайте мне книгу Олье, избавьте меня от беспокойства. Пожалуйста, сделайте это ради меня. Я предлагаю вам книгу моего отца, Алкея.

К моему полному изумлению, она погладила меня по щеке, заставив меня резко отпрянуть. Впоследствии приор Гуг упрекал меня за это, говоря, что я своим сердечным — и даже нежным — к ним отношением поощрил столь неподобающие жесты. Наверное, он был прав. А быть может, это любовь Господня еще светилась в моих глазах, вызвав у Алкеи ответный порыв.

Так или иначе, она погладила меня по щеке и улыбнулась.

— Вам нет нужды отдавать мне книгу вашего батюшки, — сказала она. — Если вы беспокоитесь из-за другой книги, то я с радостью отдам ее вам. Я знаю, что вы желаете мне только добра, ибо вас осияли лучи мудрости небесной.

Как вы, наверное, догадываетесь, я не нашелся с ответом. Впрочем, в нем не было нужды, потому что в тот момент раздался пронзительный визг находившейся возле дома Вавилонии.

— Мама! — закричала она. — Мама, они! Они!

Не помню как, но я вдруг очутился посреди двора и бросился на Вавилонию, которая металась туда-сюда, точно загнанный кролик. Схватив ее, я прижал ее к себе и был вознагражден за свои труды укусами и царапинами.

— Тише, — сказал я. — Тише, дитя. Они тебя не тронут. Ну же, успокойся!

— Мама здесь, детка. Мама здесь. — Это подоспела Иоанна. Она попыталась обнять свою дочь, но Вавилония отшатнулась; она стала рваться у меня из рук, тряся головой, с дикими криками, похожими на язык самого дьявола. Я был поражен ее силой. У меня у самого в руках едва хватало силы, чтобы удерживать ее, хотя она была такой маленькой и хрупкой.

Затем она снова завизжала, как визжат грешники в аду, и, взглянув ей в лицо, я увидел совсем другое лицо — красное и искаженное, я увидел торчащий синий язык, оскаленные зубы, вытаращенные глаза и вздувшиеся вены. Я увидел лик дьявола и до того устрашился видом его, что с губ моих — к моему глубокому стыду — сорвалось проклятие, а Вавилония стала его повторять с нечеловеческой быстротой.

— Пустите ее! — крикнула Алкея. — Вы боитесь, отец, пустите ее!

— Но она вас поранит! — задыхаясь, отвечал я.

— Пустите ее!