Инквизитор

Как и следовало ожидать, бумаги отца Августина находились там, и среди них я нашел письмо епископа Памье. Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь![88] Воистину, это было свидетельство милости Божией!

Я спрятал документ у себя в одеждах, подумав, что позднее, может быть, я его уничтожу. Затем, исполняя указание Пьера Жюльена, я отправился в тюрьму, где попросил Понса послать за Дюраном Фогассе. Я также сообщил ему об отсутствии Раймона. Мы оба согласились, что из-за жены блудной обнищевают до куска хлеба. Раймону, по мнению Понса, не следовало «совать свой фитилек в какие попало свечки».

— По-моему, — прибавил он, — коль скоро этот дурень соблазнял чужих жен, так уж не болтал бы об этом на каждом углу. Я всегда говорил, что с ним поквитаются.

— Вы не припомните, кого он соблазнил в последнее время?

— Если бы я помнил, я бы вам сказал. Мне недосуг слушать болтовню Раймона. Но писарь либо этот паренек, Дюран, должен знать.

Это была ценная подсказка. Однако когда я спросил брата Люция в скриптории, то он отвечал весьма расплывчато и бестолково. Женщины? Женщин было так много.

— А в последнее время? — настаивал я. — В последние несколько недель.

— О… — Несчастный каноник залился краской. — Отец мой, я стараюсь не слушать… это грешно.

— Да, конечно. Я понимаю. Да и наверняка прескучно. Но вы не запомнили каких-либо имен, брат? Или описаний?

— Они все, кажется, от природы похотливы, — пробормотал он, красный как рак. — С дородной… дородной грудью.

— Все?

— Раймон говорит «вымя». Ему нравится «большое вымя».

— Вот как?

— Была одна по имени Клара, — продолжал брат Люций. — Я запомнил ее, потому что я тогда еще подумал: как может женщина, носящая имя этой святой праведницы, быть вместилищем таких пороков?

— Да. Это великий грех.

— Но он не часто называет мне их имена, — закончил писарь. — Он любил описывать их внешность.

Я мог себе это представить. И посочувствовать. Мне было искренне и глубоко жаль брата Люция и не хватило духу более пытать его. Он и так уже стерпел достаточно надругательств, — подумал я. Иные монахи безо всякого смущения обсуждают соитие и женскую плоть, но брат Люций был не из их числа. Он был человек большой скромности, сын давно ослепшей вдовы, и жил в монастырском заточении с десяти лет.

— Ответьте мне, — сказал я, — вы видели Раймона вчера днем? Он как пошел в храм Святого Поликарпа, так и не возвращался сюда после моего ухода?

— Возвращался, отец Бернар.

— Ах, вот как?

— Да, отец мой. Он все еще был здесь, когда я пошел к вечерней службе.

— Говорил ли он вам что-нибудь? О библиотеке епископа? Где провел предыдущую ночь?

— Нет, отец мой.

— Совсем ничего?

Брат Люций снова покраснел. Он стал нервно перекладывать письменные принадлежности на столе, затем вытер руки о рясу.

— Он… он говорил о вас, отец Бернар.

— Да что вы? — Этого следовало ожидать. — И что же он сказал?

— Он был очень на вас сердит. Он сказал, что вы оскорбили его, что помыкали им, как слугой.

— Что-нибудь еще?

— Он сказал, что погибели предшествует гордость.

— Бесспорно, — согласился я и поблагодарил брата Люция за помощь. Решив дождаться Дюрана, я вернулся к своему столу и сидел праздно, перебирая в голове собранные мною сведения. Их набралось немного. В первый раз мне пришла в голову мысль, не Раймон ли донес моему патрону, что я не собираюсь следовать его советам в отношении допросов. Дюран, я был убежден, никому не повторил моего замечания насчет Бруны д'Агилар. А Люций ответил бы только на прямой вопрос; он никогда не заговорил бы об этом без принуждения.

Это наверняка дело рук Раймона. В пылу своего гнева, по пути в епископский дворец, он, наверное, зашел к старшему инквизитору и донес ему о моей вопиющей дерзости. Погибели предшествует гордость[89]. Гордость Раймона всегда была очень ранима.

Я все сидел и раздумывал, когда Дюран Фогассе с улицы постучал в дверь. Поднявшись, я пошел ему отпирать.

— Раймон Донат исчез, — сообщил я, когда он вошел.

— Я слышал.

— Вы видели его со вчерашнего дня? Потому что никто его не видел. Даже жена.

Вид Дюрана заставлял предположить, что его вытащили из постели, ибо взгляд у него был мутный, лицо помятое, платье в беспорядке. Он взглянул на меня из-под копны черных волос.

— Я сказал отцу Пьеру Жюльену, что его нужно искать в чужих постелях, — ответил он. — Вы знаете Лотара Карбонеля? Консула? На днях я видел Раймона с одной из его служанок.

— Подождите-ка, — меня поразило упоминание им моего патрона. — Когда вы говорили об этом с отцом Пьером Жюльеном?

— Только что. — Рухнув на скамью, Дюран вытянул свои длинные ноги и принялся тереть глаза и зевать. — Я прохожу дом Раймона по пути сюда, вы же знаете.

— То есть отец Пьер Жюльен сейчас дома у Раймона?

— Все у него дома. Сенешаль. Чуть ли не весь гарнизон…

— Сенешаль?

— Он и отец Пьер Жюльен как раз спорили на пороге.

Я опустился на скамью. Мои колена отказывались держать меня, ибо в тот день на мою долю выпало слишком много потрясений.