Инквизитор

Загудела сирена, и охранники-беркали открыли камеру, чтобы сделать заключенному ежедневную питательную инъекцию. Большинство камер располагало автоматическим оборудованием для подобных операций, но беркали даже его убрали из камеры эссенджи. Роаке и глазом не моргнул, когда жгучая жидкость проникла ему в вены.

Беспристрастному свидетелю наверняка показалось бы жестоким то, что сидящий в камере эссенджи крепко связан силененовыми ремнями, но такого свидетеля куда больше удивил бы явный страх, с которым вооруженные беркали входили в камеру, чтобы обеспечить минимальные физические запросы их пленника.

Если беркали настолько напуганы, мог бы спросить свидетель, почему же они удалили технику, избавляющую от необходимости входить в камеру? Разумеется, легенды сильно преувеличивали способности воинов-реа воздействовать на фотонные или электромеханические приборы, а легенда о смертном проклятии эссенджи была и вовсе просто абсурдна.

Корабль резко накренился. Один из охранников упал на эссенджи, издал резкий свист боли и отполз на всех шести конечностях — столь недостойная поза указывала на крайнюю степень паники. Тусклые темные шкуры других беркали заметно побледнели.

Упавший охранник медленно хлопал тяжелыми веками, стараясь прочистить линзы. Защитная мускусная пленка была наследием межвидовой борьбы. Давно вымершие враги прыскали ядовитой кислотой в глаза противнику. Охранники-беркали вытащили из камеры осрамившегося товарища и снова заперли дверь.

Роаке скривил полные губы в усмешке. Удалив из камеры все оборудование, беркали лишили себя возможности наблюдать за пленником снаружи. Поэтому Роаке и не пытался скрыть свое отвращение. Он закрыл переливающиеся глаза, его дыхание стало глубоким и медленным. Внезапно по кораблю пробежала дрожь, сотрясшая даже изолированную камеру. Блестящие глаза Роаке открылись вновь.

Он ощущал происходящие на корабле изменения; смертоносное действие даар'ва распространялось быстро, хотя его эффект был более кратким, чем у крее'ва. Когда отравленный воздух проник в камеру, в легких Роаке словно вспыхнуло пламя, а сердце сжалось так сильно, что все чувства отключились, оставив его в безмолвном мраке.

Все же какие-то крохи сознания сохранились благодаря реакции реланина на отравление, способное убить на месте взрослого эссенджи. Клеточные функции Роаке нейтрализовали токсины. Но при этом каждая клетка, в течение многих спанов поглощавшая реланин, содержащийся в огромных дозах нелегального адаптатора, теряла значительную часть первоначального облика, требуя большего количества реланина. Некоторые клетки гибли, ограбленные голодными соседями.

Когда чувства вернулись, Роаке понял, что лишился какой-то части своей жизни, но не позволил себе сожаления или страха. Адаптатор дарил ему жизнь и свободу. Акрас никогда не разрешала сыну доводить постоянное использование адаптатора до наркотической зависимости, несмотря на огромные количества снадобья кууи, которое Роаке употреблял регулярно. Она почти убедила его, что он сам избрал курс своей жизни, но истина скрывалась в одном из поврежденных реланином участков памяти.

Воины Реа уважали Роаке за его смелость. Роаке не припоминал, чтобы кто-нибудь из них пытался соперничать с ним в употреблении адаптатора, но, в конце концов, строжайший контроль Консорциума делал эту привычку чрезмерно дорогой. Регулярное приобретение контрабандного средства в необходимом количестве и концентрации часто превышало даже богатые возможности Роаке в изобретении способов обойти закон.

Роаке расслабил отдельные мускулы, что могли сознательно проделывать лишь немногие представители его расы, освободил руки от ремней и вытянул их, чтобы снять напряжение затекших плеч и спины. Резким движением он выдернул ноги из кандалов на лодыжках. Металл сорвал с ног широкие полосы кожи, но Роаке, сосредоточившись, ускорил свертываемость крови, и раны затянулись.

Наслаждаясь свободой ходить по крошечной камере, Роаке со смехом потянул за силененовые ремни, но они не пожелали оторваться от сиденья заключенного. Корабль дернулся, и Роаке удержался на ногах лишь благодаря мускульному контролю, хотя он вполне мог снова сесть на устойчивое сиденье. Внимательно и терпеливо Роаке наблюдал за поблескивающей рябью на стенах, сопровождавшей каждый рывок пострадавшего судна.

Зазвенели сигналы тревоги. Лампы замерцали, прежде чем погаснуть окончательно. Лишь иногда отблески энерголучей освещали комнату, отбрасывая бледные тени на обнаженное тело эссенджи, четко очерчивая его могучие мышцы. С последним рывком корабля отключилась и энергия, оставив камеру темной и свободной от какой-либо силы, кроме воли Роаке.