Инквизитор

— Виталия мужественно понесет свой крест, — объявила Алкея. — С нею Христос.

— Надеюсь, что так, — вступил один из солдат. — Иначе она может и не перенести дороги.

— На все воля Божия, — смиренно проговорила Алкея.

Я поспешил заверить ее, что мы поедем очень медленно, так, чтобы не растрясти больную, и что по этой причине нам придется выезжать на заре, ну или как можно раньше утром. После чего Иоанна спросила, позволят ли им взять с собой их имущество. Их одежду, например. Их книги и кухонную утварь.

Я страдал, слыша ее сухой и формальный тон.

— Вы можете взять одежду и… и вещи, которые не обременят нас в пути, — ответил я.

— Значит, сундук — нельзя.

— Боюсь, что нет.

— Вы ведь знаете, что его украдут..

— Я попрошу отца Поля присмотреть за ним.

— Пока мы не вернемся?

Ее слова призваны были успокоить дочь, но прозвучали они насмешливо и безнадежно. Мне казалось, что она не верит моим обещаниям, пренебрегает моими клятвами.

Меня это, должен признать, рассердило.

— Вы непременновернетесь, — заявил я. — В этом нет сомнений. Я принимаю меры к тому, чтобы вас освободили.

— Вы молитесь? — сдержанно усмехнулась она.

— Да, молюсь! И принимаю другие меры!

— Мы все будем молиться, — сказала Алкея. — Давайте помолимся сейчас.

Держа Вавилонию за руку, она беспрерывно шептала ей что-то на ухо, и только таким образом ей удавалось поддерживать относительное спокойствие младшей подруги.

— Отец Бернар, вы прочтете нам молитву?

И я начал распевать псалмы, пока солдаты, поднявшись, не заявили, что нам следует ложиться спать, если мы хотим выехать пораньше. (Моя надежда выгнать их из комнаты при помощи псалмов не сбылась — наверное, потому, что на дворе до сих пор шел дождь). Женщины согласились и разошлись по своим постелям. Солдаты, посовещавшись, разделились на две группы: одна вышла, а вторая осталась. Пока солдаты ворочались в своих плащах, я шепотом прочел вечерние молитвы, отвлекаемый болью во всех членах и мирскими желаниями. Иоанна мучила меня; мне казалось, что она вовсе не видит во мне близкого друга. Каким холодом ее взгляд обжигал мне лицо! Как оскорблен я был ее неверием, ее язвительными насмешками! И все же меж нами существовало взаимное понимание — я знал, что она чувствует, хотя и горько сожалел об этом.

Лежа на своей охапке соломы, которая была почти столь же неудобна, как и монастырская постель, я терзался думами об Иоанне. Я хотел подойти к ней и потребовать объяснений. Я поочередно чувствовал ожесточение, страх и отчаяние. Я говорил себе, что она тоже боится — и еще сильнее, чем я, — но мое сердце не хотело успокоиться. Измучась дневным переездом, я не мог уснуть на этом сыром полу. Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! [100]И на эту ночь я покорился бессоннице, слушая храп солдат, стоны Вавилонии, которую, наверное, мучили кошмары, и стук дождя по крыше. Я молился, я ругался, я отчаивался. Воистину, я скитался во тьме, и не было мне света.

Но в том был замысел Божий, чтобы я бодрствовал. Ибо я слышал, как Вавилония, выскользнув из постели, бесшумными шагами пробирается к двери. Я слышал, как стражи задают ей вопросы; я слышал, как она объясняет дрожащим голосом, что она вышла облегчиться. И слышал, как они отвечают, что она может сделать это, зайдя за угол дома, но если она вскоре не вернется, то участь ее будет ужасна.

Я напряженно вслушивался, но более ничего не услышал и на краткое время успокоился. Я знал, что стражи не позволят ей скрыться. Но поскольку отсутствие ее затянулось, я начал волноваться. Почему они не окликают ее? Почему они молчат? Я бы подал голос со своего места, чтобы спросить их, когда бы не опасался разбудить Виталию и остальных. Пришлось мне, набросив верхнюю одежду, подойти к двери, где я с удивлением обнаружил, что караульные покинули свои посты. Их лампа тоже исчезла. Но поскольку дождь уже прекратился, я смог различить какой-то смутный шум, вроде бормотанья, а затем вскрик, сопровождавший возню, происходившую за углом дома.

Если задуматься, то я повел себя весьма глупо. Эти звуки могли свидетельствовать о нападении из засады. Даже приглушенный смех мог на поверку оказаться хрипом перерезанного горла. Но моя первая догадка подтвердилась, ибо, завернув за угол, я наткнулся на двух пропавших солдат, стоявших на коленях в грязи, и вскрикнул от негодования.

Они собирались изнасиловать Вавилонию.

Истинно говорю вам: я не сторонник насилия. Блаженны миротворцы, не так ли? Грешен-то я грешен, но я не кровожаден. Для меня слова апостола Павла всегда служили первым наставлением и заповедью: «Кротость ваша да будет известна всем человекам». Нанести удар не значит идти дорогой кротости. Насилие порождает насилие, тогда как мир — награда тем, кто следует уставам Божьим. И терпеливый лучше сильного.