"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12 (СИ)

— Подождали мы с ним малость, и эта баба вышла опять, потолковали они с ней и холоп пошел обратно. Я за ним. Холоп пришел в трактир и из рукава достает бумагу. Отдает трактирщику. Трактирщик ее читает, и садиться писать ответ. Трактирщик, значит, бумагу пишет, а я гляжу: калека то в трактире сидит, ждет. Трактирщик бумагу дописал и убогому ее отдал.

— А ты глянул, куда он пошел? — спросил Волков.

— Хотел, было, да куда там, пока я к двери шел, он как растаял. Словно не было его. Хотя я в темноте хорошо вижу.

— Еган, а много в Рютте убогих? — поинтересовался солдат.

— А чем убог то он был? — спросил Еган у Сыча.

— Доходяга, кожа да кости, сам пег, годков за тридцать, бороденка, как у козла, крив на правый бок, хром на правую ногу. Ходит — качается, — четко описал убогого Сыч.

— Так — то наш сапожник, — сразу догадался Еган. — Его так и кличут — кривой Стефан.

— Сапожник, значит, — задумчиво произнес солдат. И помолчав, добавил, — думаешь, письмо было от этого скомороха ла Реньи?

— От скомороха, не от скомороха, к чему нам гадать, мы, чай не цыгане, — отвечал Сыч, — возьмем колченогого, да спросим, от кого письмецо то было.

— Молодец, ты, Сыч, — сказал солдат.

— Для вас, экселенц, стараюсь, — отвечал ловкий мужичок, заметно и заискивая и с просящими нотками в голосе.

— Чего? — спросил Волков. — Деньги нужны?

— Нужны, экселенц, поиздержался я, — мямлил Сыч.

— Я ж тебе давал, и не мало, пропил что ли?

— Нет, экселенц, я к вину равнодушный.

— А что, кости?

— И играть я не люблю.

— Да не мог ты столько денег прожрать, — и тут солдат догадался, — на баб спустил все.

— Да не то, что бы на баб… На одну… Тут появилась в трактире одна бабенка. Молодая. Вся такая… аж голова от нее кругом, похлеще, чем от вина.

— И ты, дурак все деньги на нее спустил, я ж, вроде, тебе пол талера давал, ты все потратил?

— Уж больно она много берет, — виновато отвечал Сыч.

— Так, брал бы кого попроще.

— Да рахобы и шваль мне без интереса, — объяснял Сыч.

— Я твоих девок оплачивать не буду, — произнес солдат зло, — Еган дай дураку двадцать крейцеров.

— Маловато, экселенц, — мялся Сыч.

— Маловато ему, — возмущался Еган, — мужик на такие деньги со всей семьей месяц живет.

— Экселенц!.. Еще бы хоть десяточку…

— Иди, иди, — выгонял его Еган, — господин хворый, а тут ты еще… Иди в кабак да сторожи там трактирщика.

— Ни пфеннига больше, — отрезал солдат. — Сиди там и смотри в оба. И что бы денег тебе на десять дней хватило.

Когда Егану удалось выгнать Сыча, он спросил:

— Вы может поесть, чего желаете, аббат велел вам всего давать, что в кладовых есть.

— Позови ка Сыча обратно, — сказал коннетабль чувствуя, что силы потихоньку возвращаются к нему.

— Да зачем же он дался то вам.

— Зови, — Волков сел на кровати и поморщился от боли в ноге. Взял молоко, стал пить без удовольствия. Через силу.

Сыч вернулся. Стоял, ждал, пока Волков допьет. Тот допил и начал:

— Трактирщика брать думаю.

— Нельзя так, экселенц.

— Почему.

— Возьмете вы трактирщика, а он в деревне человек видный. О том сразу разговоры пойдут. И тот, кто письмецо то ему слал об этом и узнает. И тогда ищи ветра в поле. Жидка брать нужно напоследок.

— А что ж нужно делать?

— Так убого брать нужно, да и этого тихо, в ночь, чтобы слухи не пошли. Волков вспомнил, что со старостой из малой Рютте Сыч оказался прав. Да и сейчас он говорил дело.

— Ну, что ж, значит, будем брать ночью.

— Да, тихонько подъехать с телегой, дверь не ломать, позвать на улицу, мешок на голову и в подвал. А там уже спросить, от кого он бумаги носит, и желательно все вызнать до утра, пока его не хватились.

— Каков ловкач! — восхитился Еган. — Откуда ты все знаешь?

Но Сыч на него даже не взглянул, он заискивающе улыбался Волкову.

— Экселенц, может, пожалуете еще хоть десять крейцеров?

— Еган, дай ему деньгу, — сказал Волков.

После ухода Сыча, толи от молока, толи от новых событий, но солдату захотелось есть. Морщась от боли в ноге, он откинул одеяло и произнес:

— Давай-ка одежду.

— Господь милосердный, вы хоть когда-нибудь угомонитесь? Вы три дня назад при смерти лежали, монахи за вас большой молебен устраивали, а он только глаза открыл и одежду ему подавай. Ни поевши, ни помывшись.

— Хорошо, грей воду, — согласился Волков.

— А поесть?

— Мыться, одежду, еду.

Еган вздохнул с укором и ушел.