Инна Гулая и Геннадий Шпаликов

— Нет, у меня только Лозинского перевод. А что так вдруг?

— Инка идет пробоваться на Офелию, а она „Гамлета“ не читала.

— Тогда какая разница, в чьем он переводе, хоть сюжет будет знать.

…Приезжают они утром в Ленинград, и тут же начинается репетиция. Стали они со Смоктуновским какую-то сцену разминать — просто вцепились друг в друга. Замечательно, все идет хорошо… Появляется Козинцев. Ему тоже все безумно нравится. Эту сценку сыграли, другую… Потом он говорит: „А теперь, Инночка, вы вот эту веточку положите себе на голову“. А она: „Зачем это на голову я буду ветку класть? С ума я, что ли, сошла?“

Ну, все! Козинцев удрал в свой кабинет и кричал, чтобы он больше не видел эту сумасшедшую, которая „Гамлета“ не читала.

Вот такая история. А могла бы сыграть, и, думаю, что это было бы замечательно».

Абсолютно согласна с Юлием Файтом: это была точно Иннина роль. Анастасия Вертинская хорошо сыграла Офелию. Но с ы г р а л а. У Гулая же была некая сумасшедшинка. Не говорю уж о хрупкой женственности и умении передавать тончайшие движения души.

Фильмы по сценариям Шпаликова продолжали выходить на экраны, но успеха, подобного картине «Я шагаю по Москве», они не имели. Иные же сценарии просто отклонялись. И, думается, по причине, не касающейся их литературного качества.

Квартиру-то ему дали, но про его резкое выступление на встрече руководителей партии с деятелями кино не забыли. А тут еще он помог находившемуся в опале Виктору Некрасову: того перестали печатать, и он бедствовал. Некрасов был другом Шпаликова. Шпаликов написал заявку на сценарий в Киевскую киностудию, заключил договор, получил аванс и все деньги отдал Некрасову. А поскольку за тем была установлена слежка, органы тут же узнали об этом. Киностудия договор со Шпаликовым расторгла и потребовала вернуть деньги.

Это была проблема. Но духом он не падал. Ему вообще это не было свойственно, а сейчас тем более он был влюблен в свою жену, обожал маленькую дочку Дашу, учился жить в семье (для него, человека бродяжного склада, выше всего чтущего узы товарищества, — дело нелегкое).

Но влюбленный не заглядывает в будущее, он грезит и верит, что все будет хорошо, главное — быть вместе.

Жить в браке по большой любви психологически очень трудно. Любовь не поддается рациональному подходу. Никто, даже тот, кто любил и любит, не может дать ей определения.

Это все равно, что собрать облако в чашку, описать аромат, не прибегая к сравнениям, или музыку, не воспроизведя мелодию. То ли это вершина человеческого духа, то ли окультуренный половой инстинкт, то ли болезнь, то ли неуправляемая химическая реакция… Наверное, все вместе. И это то, что чаще несет с собой страдание, а не радость.

«Некоторое взаимное охлаждение, успокоение, уменьшение страсти в браке, — пишет Михаил Веллер в книге „О любви“, — это просто-таки защитная реакция организма. Во-первых, он не может долго и сколько-то нормально функционировать в состоянии любовного аффекта. Во-вторых, сколько-то долгий и прочный брак с воспитанием детей и т. п. также невозможен на перегретом котле воспаленной страсти…

Размолвка, скандал — это малый предохранительный клапан для сброса излишка энергии (страсти)».

С излишком страсти Шпаликовы справились при помощи того самого «клапана». Но вот с безденежьем справиться было труднее. Работы, а значит средств к существованию, не было. Зарплаты, которую Инна получала в Театре-студии киноактера, едва хватало на самое необходимое.

Александр Митта рассказывает историю, над которой можно бы и посмеяться, будь это розыгрыш, шутка от избытка хорошего настроения. А так она вызывает лишь грустную улыбку.

«У меня были нежные отношения с Геной, я был прямо-таки в него влюблен. Я зарабатывал деньги, рисуя карикатуры, разносил их по редакциям, их печатали. В месяц получалось штук семнадцать. Деньги клал в два кармана: в один — для жизни, а из другого кармана можно было брать по мере надобности — мне и моим друзьям. Гена тоже брал. А потом я стал снимать кино, и денег стало резко меньше. У меня появилась семья, родился сын. Жена говорит: „Слушай, у меня нет денег, пора уже Гену попросить отдать долг“. Я позвонил Гене. Немного спустя он ко мне приходит и дает конверт. Мы попили кофе, и он ушел. Жена при нем не стала открывать конверт, а когда открыла, вместо денег обнаружила листок со стихотворением: