Иннокентий Анненский

Снегов немую черноту
Прожгло два глаза из тумана,
И дым остался на лету
Горящим золотом фонтана.

Я знаю – пышущий дракон,

Весь занесен пушистым снегом.
Сейчас порвет мятежным бегом
Завороженной дали сон.

А с ним, усталые рабы,

Обречены холодной яме,
Влачатся тяжкие гробы,
Скрипя и лязгая цепями,

Пока с разбитым фонарем,

Наполовину притушенным,
Среди кошмара дум и дрем
Проходит Полночь по вагонам.

Она – как призрачный монах,

И чем ее дозоры глуше,
Тем больше чада в черных снах,
И затеканий, и удуший;

Тем больше слов, как бы не слов,

Тем отвратительней дыханье,
И запрокинутых голов
В подушках красных колыханье.

Как вор, наметивший карман,

Она тиха, пока мы живы,
Лишь молча точит свой дурман
Да тушит черные наплывы.

А снизу стук, а сбоку гул,

Да всё бесцельней, безымянней…
И мерзок тем, кто не заснул,
Хаос полусуществований!

Но тает ночь… И дряхл и сед,

Еще вчера Закат осенний,
Приподнимается Рассвет
С одра его томившей Тени.

Забывшим за ночь свой недуг

В глаза опять глядит терзанье,
И дребезжит сильнее стук,
Дробя налеты обмерзанья.

Пары желтеющей стеной

Загородили красный пламень,
И стойко должен зуб больной
Перегрызать холодный камень.

Трилистник бумажный

1 Спутнице

Как чисто гаснут небеса,
Какою прихотью ажурной
Уходят дальние леса
В ту высь, что знали мы лазурной…

В твоих глазах упрека нет:

Ты туч закатных догоранье
И сизо-розовый отсвет
Встречаешь, как воспоминанье.

Но я тоски не поборю:

В пустыне выжженного неба
Я вижу мертвую зарю
Из незакатного Эреба.

Уйдем… Мне более невмочь

Застылость этих четких линий
И этот свод картонно-синий…
Пусть будет солнце или ночь!..

2 Неживая

На бумаге синей,
Грубо, грубо синей,
Но в тончайшей сетке,
Разметались ветки,
Ветки-паутинки.
А по веткам иней,
Самоцветный иней,
Точно сахаринки…
По бумаге синей
Разметались ветки,
Слезы были едки.
Бедная тростинка,
Милая тростинка,
И чего хлопочет?
Всё уверить хочет,
Что она живая,
Что, изнемогая —
(Полно, дорогая!) —
И она ждет мая,
Ветреных объятий
И зеленых платьев,
Засыпать под сказки
Соловьиной ласки,
И проснуться, щуря
Заспанные глазки
От огня лазури.
На бумаге синей,
Грубо, грубо синей
Разметались ветки,
Ветки-паутинки.
Заморозил иней
У сухой тростинки
На бумаге синей
Все ее слезинки.

3 Офорт

Гул печальный и дрожащий
Не разлился – и застыл…
Над серебряною чащей
Алый дым и темный пыл.

А вдали рисунок четкий —

Леса синие верхи,
Как на меди крепкой водкой
Проведенные штрихи.

Ясен путь, да страшен жребий,

Застывая, онеметь, —
И по мертвом солнце в небе
Стонет раненая медь.

Неподвижно в кольца дыма

Черной думы врезан дым…
И она была язвима —
Только ядом долгих зим.

Трилистник в парке