Иннокентий Смоктуновский. Без грима

Этим ужасна профессия актера сама по себе. Да, он – гениальный актер, но ему тем не менее необходим режиссер. И в этом – вся судьба Смоктуновского. Да, он прекрасен во многих своих ролях, но, на мой взгляд, ему абсолютно нечего было делать, например, у Калатозова в «Неотправленном письме», кроме как рваться через льды. Когда я смотрю этот фильм, то думаю: «Что же вы делаете с великим актером? То есть я понимаю, что он вам нужен, потому что кроме льда и горящего леса что тогда будет в фильме? А так вроде у вас там – о, смотрите, мучается великий актер». К сожалению, много такого в биографии Смоктуновского.

Познакомились мы с ним замечательно – легко, непринужденно. Я всегда очень хорошо и остро чувствую, ведь я, вдобавок к тому, что фотограф, еще и физиономист, сразу вижу своего человека или не своего. Мы познакомились у Андрона Кончаловского на фильме «Дядя Ваня». Помню очень хорошо комнату на «Мосфильме» в новом – тогда он был новым – корпусе, куда я прихожу к Андрону. Они там как раз репетировали с Иннокентием Михайловичем первые сцены «Дяди Вани». Мне еще очень повезло, что Кеша уже тогда был слегка заросший, видимо, Андрон сразу ему сказал, что тот должен быть с интеллигентной бородкой. То есть Кеша уже по виду был мой персонаж. И тут же с места в карьер я начал его снимать. Он меня пригласил к себе, я помню, он тогда жил в гостинице «Мир». И пошло-поехало у нас общение. Сразу замечательно сдружились. Особенно когда выяснилось, что на тот момент Иннокентий Михайлович жил в городе на Неве, во всяком случае, по прописке. Он жил тогда на Московском проспекте, и этому его дому у меня потом целая съемка была посвящена.

Я просто был очарован Кешей, тем, как он снимался – по-другому здесь, видимо, не скажешь. Откровенно говоря, мне было сложно: приходилось или строить персонажа, или преодолевать его в какой-то степени, чтобы он вышел на нужное мне состояние, изображал в кадре то, чего я от него хотел. Самое сложное было – добиться взгляда. А Иннокентий Михайлович все понимал с полуслова.

По окончании съемок «Дяди Вани» я попросил Иннокентия Михайловича чуть-чуть подзапустить бороду, чтобы она была все-таки не такая интеллигентская, а что-нибудь такое, могутное – из Вятской губернии или уральских лесов. То есть все то же самое, но чуть-чуть более природно, без интеллигентного намека, брутально. Как раз все совпало по каким-то его срокам, не было съемок, и в театре он тогда работал не на постоянной основе. Кеша выполнил мою просьбу не стричься и не бриться. Сделал у меня в кадре все по системе Станиславского, верю не верю, дошел до нужной кондиции. Мы все отсняли, что я планировал. И Иннокентий Михайлович говорит: «Слава Богу, наконец-то постригусь, побреюсь». Я отвечаю: «А что такое?» Он: «Слушай, замучили». Оказывается, на всех встречах со зрителями его спрашивали: «А почему у вас борода?». Говорю: «Ну и что ты отвечаешь?» И он с такой интонацией неподражаемой, это Кешу знать надо: «Плотников повелел».

Я не называл его Иннокентием Михайловичем, поэтому и сейчас говорю: «Кеша». Не люблю, когда спустя много лет начинают говорить «Иннокентий Михайлович». Слава Богу, для меня он и по сей день Кеша, потому что у нас были такие отношения (вообще-то несколько раз до этого автор называл Смоктуновского по ИО, но это, видимо, позабавит читателей – Прим. ред.).