Иного выбора нет

А пока это время не пришло, остается только мириться с существующей системой. Она все же лучше, чем никакая, и ее отсутствие означало бы для государства отказ от той самой функции, для которой оно и возникло. При всех своих ошибках тюрьма, несомненно, действует как весьма реальный сдерживающий фактор, влияющий на поведение многих, хотя и не всех, людей.

Сейчас, когда я пишу это, с сожалением осознаю, что мой побег мгновенно повлек за собой серьезное ужесточение условий содержания заключенных, в первую очередь отбывающих длительные сроки. Так что нарисованная здесь картина тюремной жизни больше не соответствует действительности. Мне, право же, очень жаль.

Власти запаниковали, и принятые ими меры лишь нанесли ущерб декларированной цели тюремной системы: перевоспитанию преступников. И хотя это правда, что меньшему количеству заключенных теперь удается бежать, их содержание в тюрьмах, если процитировать «Таймс», «стало оскорблением человеческого достоинства».

Чтобы поддерживать мозг в рабочем состоянии, я возобновил занятия арабским языком, столь резко прерванные моим арестом. Я спросил, нельзя ли мне воспользоваться возможностью, доступной для всех заключенных, обладающих необходимой подготовкой, учиться на заочных курсах Лондонского университета. Тюремные власти удовлетворили мою просьбу. Думаю, они были даже рады этой инициативе, поскольку поддержание в той или иной степени моего душевного равновесия, пока я был на их попечении, входило в их задачу. Это был многолетний план, и когда они со временем увидели, что я серьезно отношусь к занятиям и каждый год сдаю положенные экзамены, это сыграло важную роль в том, чтобы убедить их, что я и не помышляю о побеге.

Упражнения по системе йоги, которыми я занимался уже много лет, в огромной степени помогали мне поддерживать хорошую форму. Я делал их каждый вечер перед тем, как лечь спать, и они обеспечивали мне хороший сон. Однажды вечером, когда я стоял на голове, ночной дежурный заглянул в «глазок» камеры, проверяя, все ли в порядке, прежде чем выключить свет. Увидев меня в таком необычном положении, он, наверное, был поражен, потому что спросил слегка встревоженным голосом, хорошо ли я себя чувствую. Я заверил его, что все в порядке, и он зашаркал прочь, бормоча: «Ну конечно, чего еще ожидать от человека, которому сидеть 42 года».

Тюремная пища содержит много крахмала. В основном она состоит из каши, хлеба, картофеля и мучного. При отсутствии упражнений это легко может привести к избыточному весу, особенно в моем возрасте. Так что я внимательно следил за этим, приучил себя есть очень мало, и подобный режим вполне меня устраивал. Кроме небольшого периода, когда я жестоко страдал от фурункулеза, я больше не болел в тюрьме. Я даже перестал простужаться, что всегда, весной и осенью, происходило на воле.

В итоге не могу сказать, чтобы временное пребывание в Уормвуд-Скрабс нанесло мне какой-нибудь душевный или физический урон. Пожалуй, опыт тюремной жизни, позволивший по-новому взглянуть на человеческую природу, расширил мой кругозор и завершил формирование меня как личности.

Когда я вспоминаю сегодня свою жизнь в Уормвуд-Скрабс, мне кажется, будто все это время я был окутан, как ватой, густым туманом, притупившим все ощущения и изолировавшим меня от радостей и удовольствий обычной жизни, равно как и от ее потрясений и стрессов, все свелось к долгой, унылой монотонности. Каждый день был точной копией минувшего и безупречным образцом грядущего. Пятилетнее существование можно было бы уложить в один день, и этот «один день» тянулся пять лет. Хотя Уормвуд-Скрабс расположена в западной части Лондона, ее внутренняя жизнь столь отлична и оторвана от той, которая была за ее высокими стенами, что ©на вполне могла бы находиться на другой планете. В этом смысле я покинул Англию не в декабре 1966 года, как было на самом деле, а в мае 1961-го, когда впервые переступил порогу Уормвуд-Скрабс, этой иной Вселенной.

Глава одиннадцатая

Я уже свыкся с тюремной жизнью и сумел выработать образ жизни, который находил терпимым. Во многих отношениях я воспринимал себя как монаха-созерцателя, ведь когда-то я чувствовал призвание к этому. Тем не менее меня не оставляла мысль попытаться предпринять побег. Приговор был таков, что не бросить ему вызов было просто невозможно. К тому же я считал себя политическим заключенным, а значит, побег для меня, так же как и для военнопленного, являлся долгом и делом чести.

Я не питал иллюзий относительно возможности помощи со стороны КГБ, поскольку отлично понимал: если что-то не получится и выяснится, что здесь замешан КГБ, разразится крупный международный скандал, а там не могли так рисковать. Кроме того, им было бы крайне сложно установить со мной связь. Так что у меня не было иного выхода, как только полагаться на собственные силы.