Иной край неба. Дилогия (СИ)

Второй вариант: ты нарвался на мощное боевое проклятие. В Мёртвых Пустошах нарваться на боевое проклятие всё ещё можно, хотя со времён бушевавшей там Войны Магов прошли века. И это должно быть очень сильное проклятие! На моей заднице, на правой половинке, остался узор куда скромнее твоего, нуб — всего из одной руны! И на мне была хорошая защита, мощные защитные артефакты, и только потому я выжил. Выжил, но стал короче ростом, как видишь. Но и на тех кладбищенских плитах, и на моей заднице, если присмотришься, рисунок содержит руну «проклятие» в качестве, так сказать, основного элемента узора. У тебя же не так.

Ребята осторожно отступили в сторонку, стараясь держаться от меня подальше, и с наветренной стороны. И вот это было, кстати говоря, обиднее всего! Мало того, что я потерял целый мир — такой замечательный и такой родной, мало того, что меня ещё и прокляли сразу по прибытию в новый мир, так ещё теперь меня сторониться будут такие же попаданцы?!

— Третий вариант? — нетерпеливо спросил я сенсея. — Ты сказал что есть три варианта.

— Ах, это. Да. Третий вариант — над тобой подшутили.

— Подшутили?! — я не поверил своим ушам. — Разве можно так шутить?!

— С руной проклятия никто не шутит! — отрезал сенсей. — В шутку могут поставить, скажем, руну чемпиона. Вот она у тебя — во главе, так сказать, композиции! Я её заметил, и потому-то и упомянул про третий вариант. Но я тогда не глянул выше! Вон, вязь уходит через запястье на предплечье.

— А руны «проклятие» у меня нет? — спросил я, не утерпев.

— Есть, — буркнул сенсей, — вот она тут, видишь? Но не в центре. Но есть. Тут вот какая штука. Ради шутки руну «проклятие» никто использовать не станет — есть вещи, с которыми не шутят. А будь это реальное проклятье, ты уже был бы безнадёжно мёртв. Остаётся вариант, что ты сам кого-то проклял жутко сильным проклятием, заслужив «руну чемпиона». Вот только такое предположение ещё нелепее двух предыдущих! Честно скажу: ума не приложу, как такое может быть!

Я стоял столбом, переваривая услышанное, не желая в это верить, наливаясь обидой на вселенскую несправедливость, и ощущая острое как никогда желание вернуться домой. Немедленно!

— Вот что, — хмыкнул Мэтр, и ловко вскарабкался на вершину своего ходячего танка. — Я сейчас поведу народ обедать. Во-он ту крайнюю башню видишь? Ближайшая к нам. У её основания наша, так сказать, штаб-квартира. Клан-холл. А через проулок — кухня. Мы будем там. А ты сходил бы к местному мастеру знаков.

— К кому?

— К Мастеру-толкователю Знаков!

— Он тоже языков не знает? Как все местные? — подумав, засомневался я. — Как же я с ним стану общаться?

— Так знаками же! — хмыкнул Мэтр, — Он же Мастер-толкователь Знаков!

— Это должность такая? — не понял я.

— Это такой талант! — заверил меня сенсей.

— И как мне его найти?

— Вверх по главной улице. Это которая самая широкая. Она от Врат начинается. А там узнаешь его дом по вывеске. Увидишь — не ошибёшься! — ухмыльнулся сенсей загадочно.

С лязгом закупорив себя в чреве стального доспеха, сенсей лихо сиганул с места сразу к подножию защитного вала. Ребята, виновато оглядываясь на меня, стали тихо и молча спускаться вслед за сенсеем. Мне очень хотелось заплакать, прям как в далёком детстве, но я терпел, ожидая, пока все уберутся прочь.

Потом я спустился, и побрёл огородами по тропинкам между грядками в сторону Врат. Голода я не чувствовал. Ничего мне не хотелось. А желания идти вместе со всеми — тем более не было. Не хотелось никого видеть. В какой-то глухой и тёмной душевной пустоте я тёр правую руку глиной с песком, надеясь оттереть дуратский узор. Узор стереть, разумеется, не получилось, руку только грязью испачкал.

Когда жалость к себе, обида на несправедливую судьбу, и желание назло всем превратиться, скажем, в примерзкую ворону, что бы злобно каркать, и гадить сверху на этот их раскрасивый оазис, достигли апогея, я добрёл, наконец, до Врат. И улёгся на травку, где мы медитировали. Воздух над Вратами всё так же переливался сполохами странного света, да и герольд по-прежнему торчал рядом. Жалеть себя, и ныть мне надоело. Я полюбовался разноцветными переливами сияния над Вратами, и закрыл глаза. Расслабил мышцы. От стоп, вверх по телу, все лицевые мышцы, затем руки. Мыслей в голове на этот раз не было. Меня накрыло. Во мне стало пусто. Только душа болела обидой, и тихо шипел страх где-то в закоулках. Всё это мне не нравилось. Я себе таким не нравился. И что-то с этим надо было делать. Но я понятия не имел — что. И тогда вдруг всплыли из памяти слова моего папы.