Иной мир

— Так говорит варвар, — сказал Чи. — Утешает то, что эти мысли возникли в больном мозгу.

— Ну да, — сказал я, — я не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, чтобы постоянно жить в этом мире. Если понимание необходимости — разум, тогда я по-своему не более разумен, чем Паганини.

— Не нужно ломать над этим голову, Роджер, — сказала Соня. — Мы живы, и это все.

— Постоянно одна и та же тема, — пробормотал Гиула.

— Мы вернемся на Землю, — сказал Чи, — эту надежду я никогда не потеряю…

— Надежда и любопытство, а этом вырос род людской! — изрек Паганини. — Он постоянно надеется — изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение…

— Однажды мы вернемся на Землю, — повторил Чи и обосновал новую теорию об этом возвращении. Его оптимизм был достоин восхищения. Он уже почти рассчитал нашу орбиту вращения вокруг Солнца. В определенной точке мы должны были выстрелить наши капсулы. Согласно его убеждению, капсулы могли бы приблизиться к Земле. Мы слушали его, но его выкладки произвели на нас незначительное впечатление.

Гиула сказал: «Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что больше не может быть возвращения, Чи. Воспоминания — это все, что нам осталось. Какое ваше самое прекрасное воспоминание о Земле? Я думал об этом, но нет ничего, о чем бы я мог особенно вспомнить. Даже самое худшее в моей памяти о прошлом еще чудесно. Все было прекрасно.

Его вопрос пробудил прошлое, сон нашей жизни. Да, все было прекрасно, и все же были моменты, которые были по-особенному полны жизнью. Я подумал о моем мальчике, о домике, о моем друге Александре Вулько, о незабываемых минутах на озере Нясиярви. Я мог бы рассказать об этом, но как можно передать словами такие ощущения?

— Ты прав, Гиула, — сказал я,

— Все было прекрасно.

— А ты, Соня?

Она сказала, погрузившись в мысли: «Эти воспоминания каждый носит в себе — есть столько много всего…»

— Есть только одно! — ухмыляясь заявил Паганини. — Я знаю, что на Земле было самым прекрасным!

— Ну?

Он показал пошлый жест.

— Кончай с этим, — сказал я.

— Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем спать с женщиной? — бесцеремонно продолжил он. — Гиула, конечно, не имеет никакого представления об этом o, mahadeo! Святой Тагор! О, Будда и все сопутствующие боги, нет ничего прекраснее, чем раздевать женщину, чувствовать ее кожу и ложиться с ней в постель… Чи, будь честен, разве это было не чудесно?

Чи ответил с усмешкой.

— Я не хочу утверждать обратное, Паганини, но нам не стоит вспоминать об этом.

— А ты, Чи, — спросил я, — какое твое самое прекрасное воспоминание?

Он задумался.

— Что мне на это ответить? С нашей точки зрения можно восхищаться всем. Странным образом мне приходит в голову детский сад.

— Детский сад?

— Да. Рядом с нашим институтом находился детский сад, мимо которого мне всегда приходилось проходить. Я регулярно останавливался на пару минут и смотрел, как играют дети. Иногда у меня даже были с собой сладости, они меня уже знали. У меня часто перед глазами эта картина, как они бесятся вокруг меня и смеются. С тех пор я сам мечтал о том, чтобы самому иметь детей.

— Ушло, ушло, — пробормотал Паганини, — мы последние в этом мире.

Чи поднял свою бутылку.

— Выпьем последний глоток за детей — они наше будущее.

Паганини скорчил кислую физиономию. Его бутылка уже опустела. Соня дала ему немного из своего запаса.

— Будет лучше, если бы в дальнейшем больше не будет поднимать такие вопросы, — сказал я.

— Почему нет? — спросил Гиула. — Мы живем в идеальном мире. Каждый может делать и позволить себе, что хочет.

— Новый год наступил, — сказал Паганини, — я пойду работать.

Он выплыл из кабины. Соня последовала за ним.

— В своем сумасшествии он единственный поступает правильно, — высказался, — вам следует тоже уговорить себя заняться чем-нибудь."

— Ты повторяешься, Чи, — сказал я, — эту проблему мы уже однажды обсудили подробнейшим образом.

— Вы, к примеру, могли бы изучать иностранный язык.

— А, учиться, — Гиула скорчил кислую физиономию.

— Тогда преподавай. Поговори с Соней, и научи ее своему языку.

Это предложение понравилось Гиуле. Он хотел научить и меня, но у меня не было желания изучать иностранный язык.

— Тогда займись историей или философией, — посоветовал мне Чи, — что-то же ты должен делать.

— Я подумаю об этом, — устало ответил я, — возможно, мне придет в голову что-нибудь повеселее истории или философии.

Конечно же, Чи был прав, необходимо что-то делать, заниматься какой-либо деятельностью. Только это было легче сказать, чем сделать. У меня не было терпения, и я постоянно спрашивал себя: Зачем все-таки? На Земле это имело смысл. Учились, чтобы развиваться, новые знания можно было применить. Что нам, заживо погребенные, делать с нашими знаниями?

Десятоеянваря