Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.

В следующем разделе, «Основные особенности проекта конституции», Сталин раскрыл свое понимание сложившейся в стране формации. Подчеркнул ее основу — уже возникшую, утвердившуюся, ставшую господствующей социалистическую собственность. Пояснил — ею являются «земля, леса, фабрики, заводы и прочие орудия и средства производства». Обобщил — «проект конституции опирается на эти и подобные им устои социализма, он их отражает, он их закрепляет в законодательном порядке». Сделал тем самым реверанс в адрес левых. Однако вскоре, в пятом разделе доклада, посвященном анализу поправок и дополнений к проекту, Сталин снова вернулся к характеристике реальной формации, категорически потребовал сохранить в неприкосновенности первую статью, объявляющую Советский Союз «государством рабочих и крестьян»[11], недвусмысленно подчеркнул: ни о какой диктатуре пролетариата речи больше быть не может.

Не довольствуясь тем, Сталин еще дважды вернулся к этой, не только по его мнению, ключевой проблеме. Сначала, несомненно подыгрывая левым, он отметил, что в СССР «государственное руководство обществом (диктатура) принадлежит рабочему классу как передовому классу общества». А затем, открыто полемизируя с ними же, оценивающими проект как «сдвиг вправо», как «отказ от диктатуры пролетариата», как «ликвидацию большевистского режима», парадоксально объяснил новую, предлагаемую проектом конституции социальную базу как «расширение базы диктатуры рабочего класса и превращение диктатуры в более гибкую, стало быть, более мощную систему государственного руководства обществом»[12].

И все же о самом важном, основополагающем, фундаментальном Сталин позволил себе сказать лишь в конце пятого раздела доклада. Решительно отклонив поправку, требовавшую «запретить отправление религиозных обрядов… как не соответствующую духу нашей конституции», он остановился на предлагаемой поправке к статье 135, которая предусматривала сохранение лишенцев. Он сказал:

«Я думаю, что эта поправка также должна быть отведена. Советская власть лишила избирательных прав нетрудовые и эксплуататорские элементы не на веки вечные, а временно, до известного периода… Не пришло ли время пересмотреть этот закон? Я думаю, что пришло время». Не ограничиваясь этим, Сталин добавил крамольное, с точки зрения ортодоксов: «Говорят, что это опасно, так как: могут пролезть в верховные органы враждебные советской власти элементы, кое-кто из бывших белогвардейцев, кулаков, попов и так далее. Но чего тут, собственно, бояться? Волков бояться — в лес не ходить. Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны советской власти. Во-вторых, если народ кой-где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо, а мы вполне заслужили такой позор»[13].

Сталин ни слова не сказал ни об августовском, ни о ноябрьском процессах, вообще полностью обошел тему разоблачения вредителей и диверсантов, троцкистов-зиновьевцев. Однако именно призыв к борьбе против всех видов врагов оказался господствующим в начале прений. И весь дальнейший ход съезда отразил те настроения, которые не были заданы ни докладом Сталина, ни пропагандой. Которые и без того царили последние месяцы в умах представителей подавляющего большинства широкого руководства. И эти настроения наконец нашли выход в их речах, вряд ли подготовленных накануне выступлений. Насыщенные множеством конкретных показателей, сравнительных цифр, такие выступления готовились загодя, еще до приезда в Москву, до того, как стало возможным прочитать о новосибирском процессе.

Подтверждает такое предположение прежде всего то, что с закрытия июньского пленума и публикации проекта новой конституции представители широкого руководства так и не высказали своего мнения об основных, принципиальных положениях проекта основного закона, пусть даже в общих, ничего не значащих словах одобрения. Промолчали.