Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.

Молотову пришлось привести данные о количестве осужденных «членов антисоветских, троцкистских организаций и групп с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г., чтобы продемонстрировать членам ЦК ограниченность проводимых репрессий. В отличие от Ежова, еще в декабре сообщившего об арестах по парторганизациям, Молотов информировал пленум о репрессиях по наркоматам. За пять месяцев, по его словам, было осуждено две с половиной тысячи человек. Правда, в подсчет не вошли данные по НКО, НКИД и НКВД, а также по большинству республиканских наркоматов, что вполне могло удвоить и утроить итоговые данные. Но даже в этом случае столь огромная — как абсолютный показатель — цифра все еще не давала оснований говорить о репрессиях как массовом явлении. После такого явно вынужденного отступления Молотов подчеркнуто демонстративно вернулся к главному в его докладе — вопросу о подготовке и подборе кадров, о методах руководства и работы[442].

О значительных сдвигах в определении и понимании узким руководством того, что такое «враг», говорила чуть ли не открыто резолюция, принятая 2 марта по докладам Молотова и Кагановича «Уроки вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов». Уже своим названием она выводила троцкистов из привычной до той поры оценки их как пусть бывшей, но все же политической оппозиции, делала их врагами не партии, а всего Советского Союза. Кроме того, содержание резолюции при желании можно было толковать таким образом, что с вредительством, в общем, уже покончено. Ведь она «в целях ликвидации последствий (выделено мной — Ю.Ж.) диверсионно-вредительской деятельности немецко-японо-троцкистских агентов и искоренения причин, делающих возможной подрывную работу фашистской агентуры», потребовала не от пресловутых органов НКВД, а от наркоматов разработать «методы разоблачения и предупреждения вредительства и шпионажа по своему наркомату», представив их в месячный срок в политбюро ЦК и Совнарком СССР. Под требуемыми мерами в резолюции подразумевались прежде всего строгое соблюдение технологических процессов производства, регулярный планово-предупредительный и капитальный ремонт оборудования, жесточайший контроль за соблюдением положений об охране труда и техники безопасности, переподготовка кадров. Именно все это, утверждалось в резолюции, и должно предотвратить те аварии на предприятиях и транспорте, которые расценивались как «вредительство»[443].

Неожиданно возникший в ходе пленума второй доклад Ежова, точнее, содоклад по третьему пункту повестки дня, да еще после принятия соответствующей резолюции, носил сугубо ведомственный характер. Он прежде всего попытался обосновать пересказанную им телеграмму Сталина и Жданова от 25 сентября 1936 г. об «опоздании на 4 года» в деле разоблачения троцкистского подполья. Ради этого он, Ежов, долго излагал хорошо известное всем: арест 30 человек группы А.Н. Слепкова и 87 человек группы И.Н. Смирнова в 1933 г., В.П. Ольберга в январе 1936 г., раскрытие группы Ю.М. Коцюбинского в 1932 г. и арест ее членов в 1936 г. Добавил и неизвестные факты — раскрытие группы правых в Западной Сибири в 1933 г., донос некоего Зафрана на К.Б. Радека, И.Н. Смирнова и Я.Н. Дробниса в 1932 г.

Попытался Ежов установить и виновного в «четырехлетнем отставании», сделав таковым Г.А. Молчанова, человека весьма подходящего для роли козла отпущения. Дело в том, что только что, 3 февраля, арестованный Молчанов с ноября 1917-го по июнь 1918 г. служил ординарцем в штабе Антонова-Овсеенко, впоследствии открытого сторонника Троцкого, а затем, вплоть до лета 1920 г., находился в рядах Красной армии, опять же возглавляемой Троцким.

Наконец, Ежов сообщил и о принятых для искоренения «вредительства» в подведомственном ему наркомате мерах. Об аресте 238 чекистов высокого ранга, в том числе 107, работавших в Главном управлении госбезопасности[444].

Выступившие в прениях сотрудники НКВД поддержали линию, намеченную их шефом. Бывший нарком Г.Е Ягода, начальник управления по Ленинградской области Л.М. Заковский, первый заместитель наркома Я.С. Агранов, нарком внутренних дел УССР В.А. Балицкий, начальник управления по Московской области С.Ф. Реденс, начальник контрразведывательного отдела Л.Г. Миронов дружно поддержали Ежова в главном — признали, что именно в 1931—1932 гг. резко ослабли действия по разоблачению «вражеского подполья». Вместе с тем они разошлись во взглядах на то, кто повинен в этом. Только Ягода поддержал Ежова, назвав ответственным за все одного Молчанова. Остальные настаивали на виновности прежде всего бывшего наркома. Ту же позицию заняли выступавшие в прениях нарком здравоохранения СССР Г.Н. Каминский, первый секретарь Азово-Черноморского крайкома, в прошлом отдавший четырнадцать лет ответственной работе в ОГПУ Е.Г. Евдокимов, секретарь ЦИК СССР, в 1931 — 1932 гг. заместитель председателя ОГПУ, а в 1933-1935 гг. прокурор СССР И.А. Акулов[445].