Иной Сталин

Но почему следует придавать столь серьёзное значение созданию отдела охраны? Да потому, что оно свидетельствовало о весьма серьёзном положении, в котором оказалось узкое руководство. Группа Сталина ощутила реальную опасность и вынуждена была предпринять беспрецедентные за все девятнадцать лет существования советской власти меры.

Далеко не случайно ни осенью 1933 г., когда два довольно серьёзных инцидента могли быть истолкованы как покушение на Сталина[340], ни в декабре 1934 г., после убийства Кирова, никаких мер по усилению безопасности принято не было. Узкое руководство не ощутило в том необходимости. Предельно же усилили персональную охрану узкого руководства только в конце ноября 1936 г., на четвёртый день работы VIII чрезвычайного съезда Советов СССР, за несколько суток до проведения решающего голосования по проекту — сначала на пленуме, а затем и на самом съезде. Тогда, когда НКВД в основном выполнил «Директиву» по разгрому бывшей троцкистско-зиновьевской оппозиции.

Расправа с троцкистами и зиновьевцами шла скрытно, без какой-либо огласки. Единственным исключением оказалось «Кузбасское дело», о котором центральные газеты вряд ли случайно оповестили население страны в канун открытия VIII чрезвычайного съезда Советов СССР.

Глава двенадцатая

18 октября 1936 г. многие советские газеты опубликовали сообщение ТАСС «Преступная деятельность германских фашистов в СССР». В нём отмечалось:

«В первых числах ноября в Москве и в Ленинграде Народным комиссариатом внутренних дел СССР арестованы некоторые германские подданные, ведшие антигосударственную работу, направленную против СССР. Арестованные пытались создать фашистские ячейки, вовлекая в них советских граждан, вели среди последних фашистскую пропаганду, нелегально распространяли фашистскую литературу, занимались военным шпионажем…»

Уже сам факт подобной публикации призван был доказать и проникновение в страну нацистских идей, и соприкосновение с ними советских граждан, разумеется, в интересах германской разведки. Бесспорную достоверность сообщению придавали две важные детали. Во-первых, приводимые фамилии арестованных немцев. Во-вторых, информация о дипломатических действиях в связи с происшедшим. Заместителю наркома иностранных дел Н.Н. Крестинскому пришлось давать поверенному в делах Германии фон Типпельскирху юридические обоснования произведённых арестов. Наркому М.М. Литвинову — беседовать с послом фон Шуленбургом по поводу законности действий НКВД. Лишь концовка сообщения раскрывала его пропагандистский смысл. Было указано, что «уже теперь обнаружено в отношении двух лиц (арестовали 10 человек — Ю.Ж.), хотя и признавших себя фашистами, что серьёзных улик об их деятельности не имеется, ввиду чего следственные власти склонны в ближайшие дни освободить и выслать их из СССР». А затем следовало то, ради чего, скорее всего, и было подготовлено сообщение:

«Германский посол выразил сомнение в виновности арестованных лиц и, признав, что действительно имеются во многих странах фашистские организации, заявил, что СССР составлял в этом отношении исключение и в нём никакой фашистской организации не существует. На это М.М. Литвинов возразил, что, зная установку германских фашистов в отношении СССР, трудно понять, по каким соображениям они могли делать исключения для СССР»[341].