Иной Сталин

Г.Г. Ягода был арестован 28 марта на основании ордера, подписанного Ежовым. Однако первый допрос его, несмотря на прямое указание о якобы нависшей над всеми страшной угрозе, которое содержалось в циркуляре, прошёл только 2 апреля. Более того, вопросы, задававшиеся подследственному, касались лишь его отношений с директором кооператива НКВД Лурье, который неоднократно, используя загранкомандировки, вывозил из страны и продавал бриллианты[461].

Решительно изменили характер допросов только последовавшие аресты высокопоставленных сотрудников НКВД: 29 марта — бывшего секретаря коллегии наркомата П.П. Буланова и начальника административно-хозяйственного управления, в конце 1936 г. перемещённого на должность начальника УШОС ДОР УССР, И.М. Островского; 1 апреля — бывшего начальника особого отдела, затем начальника управления по Восточно-Сибирскому краю М.И. Гая (Штоклянда); 11 апреля — заместителя Ягоды как в НКВД, так и в НК связи Г.Е. Прокофьева; 15 апреля — начальника отдела охраны К.В. Паукера; 22 апреля — начальника транспортного отдела А.М. Шанина. И здесь вряд ли случайным оказалось то, что двое из них, Шанин и Паукер, в разное время возглавляли службу безопасности высших должностных лиц страны; один, Волович, был напрямую связан с нею; ещё один, сам Ягода, многие годы курировал её; Гай отвечал за контрразведку в частях РККА, в том числе в расквартированной в Кремле Школе имени ВЦИК; наконец, Островский в последние месяцы являлся начальником Енукидзе. Потому-то ничего неожиданного в арестах бывшего коменданта Кремля Р.А. Петерсона и его заместителя М.А. Имянинникова 30 апреля, а ещё раньше, 3 апреля, — начальника Школы имени ВЦИК Н.Г. Егорова уже не было.

В момент ареста Петерсон собственноручно написал показания, признал в них и само существование «кремлёвского заговора», и своё прямое участие в нём, а заодно назвал и соучастников — Енукидзе, Корка, Медведева, Фельдмана.

Казалось, круг замкнулся. Начатое в январе 1935 г. дело «Клубок» — о заговоре с целью отстранения от власти группы Сталина и изменения курса страны и партии можно было считать закрытым. Однако Ежов и более чем активно помогавшие ему Я.С. Агранов, начальник отделения 4-го (бывшего секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД М.А. Коган, оперуполномоченный того же отделения Уемов сумели повернуть расследование в совершенно иную, неожиданную сторону. Превратили его в следствие по делу о «заговоре в НКВД», тесно связанном с «контрреволюционной» деятельностью правых.

26 апреля Ягода наконец дал те самые показания, которых от него настойчиво добивались, — о своих «преступных связях» с Рыковым, Бухариным, Томским, Углановым[462]. Мало того, он признал:

«Я действительно являлся организатором заговора против советской власти… Для этого имелся в виду арест моими силами членов советского правительства и руководителей партии и создание нового правительства из состава заговорщиков, преимущественно правых. В 1935 г. это было вполне реально, охрана Кремля, его гарнизон были в моих руках, и я мог это совершить»[463].

Иными словами, Ягода взял на себя всю ответственность за тот самый, но с принципиально изменённым составом участников, «Кремлёвский заговор», который он должен был расследовать как дело «Клубок».

Судя по всему, Ежов не собирался ограничиться раскрытием лишь «заговора в НКВД при участии правых». Он стремился к другому — любой ценой подтвердить те обвинения в адрес Бухарина и Рыкова, которые выдвигал дважды, на декабрьском и февральско-мартовском пленумах, и получить «неоспоримые факты», которые позволили бы именно ему подготовить в будущем ещё один большой открытый политический процесс, на котором, как и предусматривалось решением февральско-мартовского пленума, обвиняемыми стали бы Бухарин и Рыков.

Однако все показания, добытые на Лубянке, пока оставались всего лишь материалами проводившегося следствия, своеобразными заготовками на будущее. Ими можно было воспользоваться при необходимости, а можно было и пренебречь, если бы ситуация изменилась. Пока же, в те весенние месяцы 1937 г., более характерным для узкого руководства оставались не репрессии, а привычные и мирные методы давления на латентную потенциальную оппозицию: перемещение членов ЦК из одного региона в другой на равноценную должность либо с понижением[464].