Иностранка

— А это совсем хорошо, — улыбнулась Шанита. — Детишек я люблю. Господь мне только двоих дал, да и те малыми умерли. А ты родишь, внучок у меня будет, и это к лучшему.

Маша долго молчала, внимательно глядя на цыганку, и спустя время вымолвила:

— Вы удивительная, матушка. Говорите так просто и тепло. И меня теперь принимаете, словно я родная вам. И спасли прежде. Видимо, Господь послал мне вас…

— А то как же, — кивнула довольно Шанита. — Конечно, Господь все устроил. Послал мне тебя, а тебе меня. Вот и заживем дружно, так, доченька?

Маша осталась в таборе цыган. Шанита, как и обещала, заботилась о ней: кормила, перевязывала и вообще все свободное от дел время проводила с девушкой. Обычно по вечерам, а иногда и днем Шанита ходила с другими цыганками в город, на заработки. Со слов цыганки Маша знала, что женщины в городе гадали и пели песни на площадях за деньги, а часто просто воровали кошельки у зазевавшихся господ. Большую часть заработанного цыганки отдавали вожаку Баро, оставляя себе лишь немного серебра. Мужчины у цыган занимались в основном разведением лошадей, которых потом продавали, или кузнечным делом. На собранные табором деньги цыгане варили общую еду, покупали ткани для пошива цветастой одежды, ремонтировали кибитки. Шанита раздобыла для Маши пару простых цыганских юбок, кофточек, чулки, расписанный цветами платок, чтобы девушке было в чем выходить на улицу.

В первый же вечер, едва оставшись одна в кибитке, Маша осмотрела свое синее порванное платье. Девушка вынула драгоценный оберег матери, край которого виднелся в разрыве, и с удивлением обнаружила в серебряной оправе кулона застрявшую пулю. Именно чеканное серебро, опоясывающее древний сапфир, задержало пулю, не позволив ей войти в сердце. А от силы удара серебряные концы кулона лишь прорвали ткань и сильно оцарапали кожу под грудью. Машенька поняла, что как раз оберег покойной матушки спас ей жизнь, остановив смертоносный свинец. Вынув пулю из оправы, Машенька вшила оберег в пояс одной из цыганских юбок, которые принесла ей Шанита. Умело заштопав свое старое дорогое платье и корсет, Машенька чуть позже отдала его Шаните, понимая, что теперь не сможет надевать подобный наряд. Спустя неделю цыганка выгодно продала платье и корсет в городе на рынке, выручив за вещи сорок рублей золотом.

Другие цыгане не заходили в кибитку Шаниты. И только по голосам снаружи Машенька догадывалась об их существовании. Девушка подозревала, что именно Шанита запретила заходить кому бы то ни было, потому раненую девушку никто на видел. Цыганка сама приносила ей еду и убирала небольшое помойное ведро.

Наверное, через неделю после того, как Маша появилась в таборе, произошел неприятный случай. Шанита была в тот час в городе и должна была вот-вот вернуться. Девушка тихо лежала в полутемной кибитке и пыталась задремать, чтобы забыть о боли в бедре, которая беспокоила ее весь день. Как и все предыдущие дни, на ней была надета лишь нижняя рубашка, единственную вещь, которую девушка оставила у себя из прежнего наряда. Она почти задремала, как вдруг в кибитку забрался некий цыган и, едва откинув полог, выпалил неприятным низким голосом:

— Эй, Шанита! Где-то у тебя были ножницы?

Он говорил на цыганском говоре, незнакомом Маше. Девушка резко распахнула глаза и уставилась на молодого, некрасивого лицом цыгана, который уже влез внутрь. Тот замер у входа, и, невольно опешив, бесстыже уставился на девушку, явно не ожидая увидеть ее здесь. В следующую секунду мужчина, согнувшись, на коленях приблизился к Маше и вперился темным взором в раненую девушку, которая в этот момент приподнялась на локтях.

— Ты кто? — не удержался от вопроса цыган.

Маша, сжавшись всем телом, молчала, не понимая по-цыгански ни слова, и лишь испуганно смотрела на неприятное лицо цыгана. На вид ему было около тридцати лет или чуть более того. Смуглое его лицо с копной непослушных вьющихся волос, с черными глазами и жестким неприятным взглядом, сразу же не понравилось ей. Цыган окинул взором девушку с темными распущенными волосами, его взор как-то странно загорелся, и в следующий миг мужчина сдернул одеяло и открыл ее всю. Маша ахнула, опешив от его наглости, и попыталась вырвать одеяло из его рук. Но цыган нагло и беззастенчиво пробежался взглядом по ее стройной босоногой фигурке, облаченной в одну длинную нижнюю рубашку. Он вновь что-то пролепетал по-цыгански, не отрывая наглого взгляда от стана девушки. Охнув и, проворно привстав, она попыталась отобрать одеяло, нервно воскликнув:

— Как вы смеете?!

Только после ее слов цыган отдал ей одеяло. И после того, как она вновь прикрылась, он, не спуская с нее напряженного взора, глухо на ломаном русском произнес:

— Так, ты русская. И, что ты делаешь здесь?

— Меня пригласила Шанита, — вымолвила Маша.

Цыган прищурился и невольно подался всем телом в сторону девушки, приблизив свое лицо к ней. Он обхватил рукой ее подбородок и, понимая, что она не знает его языка, глухо спросил по-русски:

— И как зовут такую кралю?