Иностранка

Если сказать художнику, что он нищенствует, он искренне обидится. Нет, он работает! Он отдает свой талант людям, те, кто ценят его труд, платят деньги. Ну, как за право пройти по картинной галерее, что ли…

Мадлен много раз видела, как, опрокинув содержимое баночки в руку, художник нарочито небрежно пересчитывал монеты, а затем шел в ближайшее кафе обедать. Постепенно он сам стал как бы составной частью уличного пейзажа.

Картины его существовали недолго. Едва закончив одну, он тут же уничтожал ее и начинал другую. Вечером, после его ухода, ее затаптывали ногами прохожие, а потом дворники смывали краски брандспойтом.

Сейчас, когда Мадлен и Эдмон подошли к художнику, он дорисовывал свою очередную картину. На первом плане был изображен огромный, крепко сжатый кулак, за ним алело большое пятно, пронзенное черными стрелами. Тут же было еще нечто вроде часового маятника. Тонкой кистью художник дорисовывал его изогнутый дугой стержень.

— Как ты думаешь, что это такое? — тихо спросила Мадлен.

Эдмон, прищурившись, смотрел на картину. Он подражал своему отцу… Тот часто покупал вот такие непонятные картины и всех знакомых, кто ими не восторгался, считал людьми дурного вкуса, неумными и недалекими.

Эдмон пожевал своими полными губами, словно попробовал картину на вкус.

— По-моему, эта картина изображает силу! — сказал он наконец громко, так, чтобы услышал художник.

Тот обернулся, с усмешкой взглянул на ребят и задержал свой взгляд на кружке, которая была в руках Мадлен.

— Не очень-то благородно отбивать у меня заработок!.. — сказал он. — Тем более, если к тому же ничего не понимаешь в искусстве.

Эдмон обиделся на его слова:

— Зачем же вы тогда нарисовали кулак?.. — спросил он.

— Видишь стрелы?.. — спросил художник. — Они пронзили надежду человека! Убили ее!..

— А маятник?.. — вступила в разговор Мадлен.

— Тем, у кого нет надежды, время не нужно!..

— Тогда зачем же кулак? — стоял на своем Эдмон.

— Последний салют тем, кто борется.

— Значит, это все-таки сила!

Художник задумчиво потрогал свою бородку. Его светлые глаза долго ощупывали рисунок.

— А, пожалуй, ты прав, мальчик! — сказал он наконец. — Если люди борются, значит, они сильны!..

Очевидно, то, что он нарисовал, стало ему вдруг дорого, и художник печально уставился на яркий квадрат тротуара. Из его обычных друзей рядом сейчас никого не было. И ему не хотелось, чтобы эти маленькие ценители искусства уходили.

— Это очень хорошая картина! — сказала Мадлен.

— Очень! — подтвердил Эдмон. — Если бы ее можно было повесить на стену, я позвал бы сюда своего папу!.. Он очень любит такие картины…

— Я могу перерисовать ее на холст, — с надеждой сказал художник.

— Правильно!.. — живо поддержала его Мадлен.

Эдмон вздохнул.

— Мой папа не покупает копий!..

Глаза художника вдруг блеснули веселым огоньком:

— Ну тогда скажи ему, что я продаю картину с куском тротуара!..

Все трое дружно засмеялись. Потом художник снова углубился в свою работу, не думая о том, что через какой-нибудь час она погибнет для человечества навсегда. Он так увлекся, что позабыл о ребятах. И они побрели дальше, позвякивая своей кружкой.

Время от времени Мадлен, оборвав разговор на полуслове, стремглав кидалась вперед, для того чтобы вовремя подхватить монету, которая как будто падала с неба. И всякий раз угадывала. Монета с тупым стуком падала в кружку…

— Ну, как у вас дела, дети?

Перед ребятами внезапно появилась мадам Жозетт. В коротком светлом пальто, она казалась очень высокой.

Мадлен протянула ей кружку, мадам Жозетт встряхнула ее, и на ее лице появилось выражение радостного изумления.

— Ого! И это всего за три часа!.. — воскликнула она.

— За два с половиной, — уточнил Эдмон. Он не хотел оставаться в тени.

— Ну, раз уж вы меня встретили, давайте сюда вашу кружку.

— Пожалуйста! — сказала Мадлен. — Надеюсь, вы будете щедрой.

Эдмон, шутливо нахмурившись, пробубнил:

— Помните, что в старости вы сможете вдруг остаться одинокой!.. Тогда мы будем собирать для вас тоже!..

Бросив в кружку два франка, Жозетт взмахнула рукой.

— До старости мне еще лет тридцать!.. — засмеялась она. — Ну, идите дальше и через час, не позже, возвращайтесь домой, чтобы родные не беспокоились о вас!.. И смотрите, не смейте ходить на собрание коммунистов!..

И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..

Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.

— Куда ты?! Куда ты?! — кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.

Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.

Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.

— Мадлен! Не смей! — схватил он ее за руку. — Мадам Жозетт запретила!..