Иностранные связи

От его американской коллеги Винни Майнер тоже никакого толку. Когда на прошлой неделе они виделись в Британском музее, она обещала поговорить с Розмари, объяснить, что Фред не по своей воле уезжает из Лондона, что он любит ее… Ничего не вышло из этого поручения, если Винни его и выполнила, хотя это вряд ли. Даже если она поговорила с Розмари, думает Фред, то наверняка все только испортила. Вряд ли Винни хоть раз испытала настоящую любовь, не говоря уж о страсти, а если и было в ее жизни истинное чувство, то она наверняка уже забыла об этом.

Тем временем Фред страдает телом и душой и ничего не может с собой поделать. И днем и ночью думает он только об одном. О Розмари. Он пытается работать дома, ходит в БМ, но не может сосредоточиться, не может читать, писать, сочинять. А ведь свободного времени у него впервые за многие месяцы сколько угодно. Одинокие дни и ночи тянутся бесконечно.

И снова, как прошлой зимой, у Фреда вошло в привычку бродить по Лондону. Но теперь он знает, что город — живой, настоящий, что за его стенами, ставнями и занавешенными окнами течет сложная, интересная, насыщенная жизнь. На каждом шагу ему попадаются дома, рестораны, конторы, магазины, кварталы, где он бывал с Розмари; кажется, что улицы населены живыми воспоминаниями. На душе неспокойно, Фреду везде чудится Розмари: то она заходит в универмаг «Селфридж», то стоит в толпе зрителей в антракте, то мелькает вдалеке на Холланд-парк-роуд ее золотая головка, стучат легкие шажки, то она выходит из такси в Мэйфере. Сердце Фреда готово выскочить из груди; он бежит со всех ног, уворачиваясь от машин и расталкивая прохожих, — но всякий раз это оказывается не Розмари, а незнакомка.

Сегодня Фред попал туда, где вряд ли можно встретить Розмари. Солнечным июньским днем он прогуливается вдоль Риджентс-канала неподалеку от Кэмден-Лок вместе с Джо и Дебби Вогелер. Идут они медленно: Джо катит коляску с малышом, а старинная набережная в воскресный день запружена гуляющими. Когда Фред доберется до дома и сядет за пишущую машинку, почти весь рабочий день пропадет. С другой стороны, останься он дома — все равно ничего бы не сделал. Трудно сосредоточиться на восемнадцатом веке, когда все мысли занимает век двадцатый, особенно та минута, когда он впервые за две недели увидит Розмари и объяснится с ней. До этой минуты остается уже меньше суток.

Джо и Дебби тоже озабочены, однако в отличие от Фреда своих чувств не скрывают. Их волнует умственное развитие малыша, точнее, его задержка. Джеки уже год и четыре месяца, а он все еще не начал говорить — ни единого словечка не сказал, между тем другие дети его возраста, даже младше (следуют примеры), уже болтают вовсю. Их беспокойство, отмечает про себя Фред, идет, как сказали бы некоторые современные критики, от переоценки роли языка. Так ли уж важно, что малыш пока молчит, если Джеки (и на это Вогелерам сейчас указывает Фред) — здоровый, крепкий, подвижный ребенок.

— Он станет похож на человека, — объясняет Дебби, — только когда начнет говорить. То есть… я, конечно, понимаю, что он здоров, иногда он просто прелесть, но как бы не совсем человек… Понимаешь?

— Обидно ведь, что нельзя с ним разговаривать, — сокрушается Джо. — А так хочется узнать, о чем он думает, что чувствует. Это же наш малыш! Интересно, что он нам скажет, когда начнет говорить?

— Он может вас разочаровать, — предупреждает Фред. — Мой отец рассказывал, что, когда я был маленький, он смотрел на меня в глубоких раздумьях о детстве, в духе Вордсворта, и ждал, что за послание из высших сфер я ему принесу. А моими первыми словами были: «Хочу печенья!»

— Сколько тебе тогда было? — спрашивает Дебби, так и не поняв самого главного.

— Понятия не имею, — вздыхает Фред.

— Большинство детей начинают говорить предложениями где-то к двум годам, — сообщает Джо, — но отдельные слова умеют произносить намного раньше. Джеки лопочет без остановки, только всегда что-то бессвязное. Как думаешь, к чему бы это?

— На мой взгляд, с ним все в порядке, — отвечает Фред, никогда не имевший дела с маленькими детьми. Возможно, с Джеки в самом деле что-то не так — откуда ему знать?

Фреду вообще сейчас не до Вогелеров с их заботами, он едва замечает, что делается вокруг. А ведь места здесь красивейшие: по одну сторону — берег, заросший высокой травой и полевыми цветами, по другую — ярко раскрашенные прогулочные катера и стройные каштаны в садах на дальнем берегу, которые уже роняют в воду цветы, превращая гладь канала в ковер, расшитый бело-розовыми звездами. Теперь настоящий Лондон видится Фреду только в мучительных воспоминаниях; большую часть времени он живет в городе невнятных шумов и угрюмых призраков.

После вечеринки у Розмари Фред видится только с Вогелерами; видится чаще, чем хотелось бы, просто потому, что нет сил каждый раз придумывать отговорки. С приходом тепла Лондон стал нравиться Джо и Дебби больше, но ненамного.

— Да, здесь стало лучше, — признает Джо, — но для июня все равно холодина!