Иностранный легион

— Нельзя уже так жить, Горика, — бежать нужно… Пришел из пустыни караван в сорок верблюдов. Остановился у мечети. Ахметка был в городе и пропадал до вечера, а когда вернулся, вызвал Игоря во двор и сказал: Горика, шейх дает двух верблюдов и одежду. Можно бежать через пустыню. Время пришло, бежим. Да как же так сразу? Что же будет?.. — спрашивал Игорь. И загорелся от радости. Тряс Ахметку, до боли жал руки…Вот оно — пришло наконец. И страшно было, а вдруг не удастся. Но не было другого выхода, и они, взяв у шейха двух верблюдов, бежали в следующую ночь, а с ними бежал и Анохин. В сторону древнего Керуана, в сторону Туниса, Сусс, Сфакса и даже к алжирской границе запели телеграфные проволоки, разнося весть о бегстве, а они спокойно двигались по твердому, покрытому зигзагами ряби песку… Первый день пути был легок и радостен. Не пугала безбрежность пустыни. Стремительный ветер настойчиво томил тело, звенел в молчании песков, вздымая легкие сыпучие смерчи… Сверкала бело-желтая равнина. Припухали веки, точили слезы. Но пел стремительный ветер буйную песнь о воле, о глазах Наташи, о любви. Сквозь слезы смеялся счастливо Игорь, радовался свободе и мечтал. Днем туманно розовело небо, осыпало сухим жаром, и в слюдяном воздухе колыхались песчаные холмы в ритм верблюжьей походки. Дремал под белым бурнусом, просыпался и снова плавно раскачивался призрачный горизонт пустыни. Разбегались бессчетные следы-дорожки прошедших караванов, и мерещились пестрые города, синие гавани, тесные от сотен гордых кораблей, а грядущая радость звонко бежала впереди, утишая жестокость пустыни… Ночью лежали на быстро остывающем песке, жались к вытянувшим по земле длинные шеи верблюдам, ища тепла. В темном небе самоцветами горели созвездия, и тихо плыли в необъятном пространстве небесные тела, смутно освещая простертую землю. Легкий треск остывающего песка разносил по равнине странный шорох… Ахметка сидел в сторонке на коленях и молился, прикладывая руки ко лбу, подымая лицо к звездам. Анохин часто вскакивал, припадал ухом к земле и подолгу слушал, но ничто не нарушало царящей тишины. Ночь покрыла беглецов, а пустыня перекрестила все следы… Еще в темноте двинулись дальше. По холодку было приятно покачиваться на спине верблюда, словно в лодке на реке… Багряной тревогой полыхнуло на востоке, тусклое, красное встало солнце, и вновь опалился песок, каждый кусочек воздуха стал сухим и ломким. Проведешь по бурнусу — со складок сыплется, под веками горошины, больно смотреть, на зубах трещит. А ветер вихрит, стремительный ветер дует в трубу, выдувает из раскаленной печи жар и пепел… Вода в бурдюке теплая, противная. Зарева застилают, и чудится Игорю белый арабский городок с политыми у домов улочками, или вот, совсем близко — бассейн с прозрачной, сладкой водой под тенью синелистых пальм. Блестит бельмом соленое озеро, благодатной прохладой зеленеют сочные пятна оазисов. Чувствует Игорь, что последние силы уходят, и спекшимися, лиловыми губами шепчет, повторяет:

— Господи милый, спаси… Господи милый… Господи… Днем у Анохина шла носом кровь, он смотрел на нее испуганно и кашлял. Ахметка налил в ладонь воды, растер в ней соль и, запрокинув голову Анохина к себе на колени, вливал ему в нос раствор и спокойно говорил:

— Ничего, Анохин, не будет, дойдем… жену увидишь… А как только упала на пустыню ночь и в шелковом небе зажглись трепетные созвездия, а от пришедшей прохлады наполнил молчание тихий треск остывающего песка — свернули на север и к полуночи расположились в пальмовой роще. Веселыми огоньками светился вдали Зарзись… Песок… Песок… Мутно-желтый, нагретый воздух, колеблется завеса пустыни. Песок, как сухое море. Струится пламя неба… Тряско шагают верблюды. Четвертый день все одно и то же — будто не двигаются… Верблюды замедляют шаг, вытягивают длинные шеи, пронзительно ревут… Так шли, пока Ахметка не поднял руку в знак остановки, — подошел к Игорю, и сквозь темный загар видно было, как побледнело его лицо.

— Смотри, Горика, болото!.. — Описал рукой широкий круг, безнадежно потрогал носком сапога чахлый кустик. Тогда заметил Игорь, что земля покрыта чахлыми, редкими кустиками, как пучками железных стружек, и будто присыпана солью. Местами что-то странно поблескивает, подергиваясь белой мутью. Замерло на минутку сердце. Испуг захлопал беззвучными крыльями. Но только на минутку, так как знал Игорь, что это еще не конец. Улыбнулись Наташины губы, унеслась к ней радость и жажда… И вот началась ужасная борьба. С одной стороны — три человека, с другой — молчаливая, огненная пустыня и яд болота. Ахметка остро глянул на Игоря и проворчал сквозь стиснутые губы:

— Тяжело два… — Направился к Анохину. Игорь отвернулся, стараясь думать о Наташе, но не выдержал, оглянулся, увидел, что Ахметка отвязывает Анохина, а у того безжизненно мотается голова и безучастно смотрят покрасневшие глаза… Подошел к ним, отпихнул легонько Ахметку и вновь привязал Анохина к седлу. Ахметка хватался за нож, размахивал руками, кричал: