Иностранный легион

Затем он растянулся рядом со мной на полу и заметил:

— Неплохой ты себе, однако, особнячок приобрел! Только надо, друг Самовар, чтобы полы были у тебя немного помягче, хотя бы с пружинами, а то лежать жестковато…

Он болтал и болтал, но все о чепухе, а об избиении Миллэ не обмолвился и словом.

— Ты почему молчишь? — внезапно спросил он. — У тебя кафар из-за Цыпленка? Что ж ты хочешь, Самовар, война!

— Не заговаривай мне зубы, старый акробат! — сказал я. — Что у тебя было с Миллэ?

Он все еще прикидывался дурачком и спросил невинным тоном:

— Когда?

— Когда, когда?! — Я уже стал выходить из себя. — Только что!

— Только что? А что же было только что? Просто мы встретились и побалагурили. Ведь мы старые друзья, еще по Сиди-Бель-Абессу, вот мы и побалагурили. Я ему сказал: «Чего ты, дурак, добился? Ведь теперь Стервятник распорядился опять кабак закрыть. Там уже и часовой стоит! Из третьей роты. Самая сволочная рота во всей армии Франции! И как раз, — я говорю, — завтра должно прийти свежее вино из Верзене! Ах дурак! Какой дурак! Скажи мне, говорю, Миллэ, откуда берутся на свете такие дураки вроде тебя?»

— Это все, о чем вы говорили?

— Конечно! О чем же еще?

— И больше ничего между вами не было?

— Что ж еще могло быть? Целоваться нам, что ли?

Мне была обидна эта скрытность.

— Он еще жив? — резко-спросил я, чтобы положить конец притворству.

Лум-Лум заерзал на своем ложе и буркнул:

— Кажется, жив.

— Он будет жаловаться?

— Побоится.

Лум-Лум отвечал неохотно и глухим голосом. Он был приперт к стене, но все еще не сдавался. Ему было досадно, даже стыдно, что Миллэ остался жив. Он бил капрала не за вино, а за совсем-совсем другие дела, которые называл «подлостью души». Не всякий даже поймет, что это значит. А капрал остался жив!

— Ты мог сделаться сегодня благодетелем полувзвода! — сказал я с насмешкой. Я сознательно дразнил его. Я мстил ему за скрытность. — Еще две-три минуты такой дружеской беседы…

— Чего ты хочешь? — внезапно огрызнулся Лум- Лум. — Я, что ли, создал небо и землю и всю сволочь земную? Привязался тоже! Его господь уберег. Вероятно, ему такие нужны, господу богу!..

Он повернулся носом к стенке и вскоре захрапел. Храп, конечно, был притворный: просто Лум-Лум хотел отделаться от меня.

ЭТОТ ЧЕРТ БИГУДО

1

Деревня Фонтенэ предстала перед нами как давно забытое видение мира и благополучия. Ее крыши весело сверкали черепицей, дома стояли совершенно целые, добротные, хорошие, каменные дома; могучие платаны оберегали их прохладу, фруктовые сады окружали их приветливостью, тучные огороды простирались у самого берега прозрачной речки, и в каждом дворе на все голоса мычал, ревел и блеял сытый скот.

Легионеры возмущались.

— Что ж это, — говорили они, — во Франции еще есть места, где живут счастливые народы, не знающие, что такое война? Это как же так?

Война врылась когтями в землю километрах в сорока по прямой линии отсюда. Там она укрепилась и замерла, а здесь был неприкосновенный, спокойный, благополучный тыл.

Мы прибыли в Фонтенэ на продолжительный отдых, — оправиться от потерь, понесенных в боях за высоту 110.

Разместившись кое-как на сеновалах, в сараях и конюшнях, легионеры вышли побродить по деревне, поискать вина и приключений. Одни мы с Лум-Лумом никуда не пошли. Ни у него, ни у меня не было ни сантима. Куда сунешься?

Мы понуро стояли у ворот, как вдруг Лум-Лум хлопнул себя по ляжкам и в восторге закричал:

— Зузу! Здесь стоят зузу! И как раз второй полк!..

Он бросился к рослому зуаву, который пересекал улицу.

— Эй, приятель, — кричал Лум-Лум. — Стой! Ты какого батальона?.. Первого? Вот здорово! А вторая рота здесь?

Вторая рота оказалась расквартированной на соседней улице.

— А не знаешь, Бигудо есть?

— Сержант Бигудо? Не знаю!

— Неужели он уже сержант? — изумился Лум-Лум и, обращаясь ко мне, добавил: — Раз Бигудо сержант, то я знаю кое-кого у нас в Легионе, кто сегодня славно выпьет. Не беда, что у нас с тобой денег нет! Легионеру не нужно денег, легионеру нужна удача! Бигудо — мой лучший друг! Идем!

Зуаву было с нами по дороге. Мы узнали, что их полк тоже пришел в Фонтенэ после тяжелых потерь. От первого батальона осталось едва сто человек.

— Вот тут их канцелярия, — сказал зуав, указывая на большую ферму, которая открывалась из-за поворота.

— Ха! Сержант! Он уже произведен в сержанты, этот черт Бигудо! Ну, раз так, то у меня жажда! — говорил Лум-Лум.

Он пришел в радостное возбуждение, что было ему совершенно несвойственно. Обычно молчаливый и замкнутый, он сделался словоохотлив.