Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Трудно было понять, что нужно этим гостям. Не сказав нам ни единого слова, ни даже «здравствуйте», они бросились осматривать норы, в которых мы жили, потом молча уставились на нас.

Затем подкатила группа французских офицериков — все молодые, элегантные, усики кольчиком, монокли в глазу. Это были маменькины сынки, каких бережно прячут в штабах, дабы они могли, не растрачивая себя ни на какие другие дела, целиком отдаться заботам о сохранении своих шкурок.

Но вот подкатил еще один автомобиль — большой, штабного типа.

Сопровождаемый адъютантами и бородатым русским полковником, человеком могучего сложения, вышел сам генерал.

Командующий армией был невелик ростом, коренаст и широкоплеч. На вид ему было за пятьдесят, волосы того цвета, который французы называют соль с перцем, щеки красные, туго налитые, туго завинченные большие армейские усы, черные глаза.

689

23 В. Финк

Фамилия — вот все, что у него было аристократического. Со своей внешностью он вполне сошел бы за сверхсрочного фельдфебеля в провинциальном гарнизоне. Но он был графом и генералом и командовал армией.

Вот он стал' обходить строй. Останавливаясь то перед одним, то перед другим из нас, он спрашивал:

— Иль я манже? Манже... Манже...

Он, произносил эти слова с каким-то странным, не французским акцентом, коверкая их, и слишком громко, как иногда разговаривают с иностранцем, который не понимает вашего языка. Он делал при этом обеими руками такое движение, точно бросал себе что-то в рот.

— Манже... Манже... — все повторял он. — Иль я манже?

Легионеры отвечали, что еда есть.

Генерал удовлетворенно кивал головой.

— Пай?.. Иль я пай? Пай1 Куше!.. — опять с варварским акцентом спрашивал генерал и помогал себе жестами: склонив голову набок и подложив под нее руку, он закрывал глаза, изображая спящего. — Куше?.. Пай? Иль я пай?..

Услышав в ответ, что и соломы для спанья тоже хватает, генерал опять удовлетворенно кивал головой и опять проходил дальше.

Было что-то комическое и вместе с тем оскорбительное и отвратительное во всей этой сцене.

Многие из нас окончили университет в Париже, другие ушли в армию со студенческой скамьи. Мы сдавали экзамены на французском языке, по-французски писали и защищали диссертации. Зачем же генерал разговаривал с нами на каком-то ломаном, беспомощном наречии, как если бы он попал куда-нибудь в глубину Экваториальной Африки и старался подделаться под тамошний язык? И зачем он расспрашивал нас о соломе и баранине, когда между ним и нами была кровь наших товарищей, расстрелянных по его приказу за то, что, как сыны России, они протестовали против навязанной нам унизительной службы в Легионе? При чем тут солома, и при чем тут мороженая баранина, и при чем тут барынька, сахарозаводчик и маменькины сынки? Вот они все сбились в кучу и рассматривают нас, раскрыв рты, как дети, которые попали в зверинец и впервые видят настоящих, живых зверей.

Их присутствие придавало генеральскому смотру опереточный характер, что было особенно тягостно, потому что этим смотром как бы завершалась курландон-ская трагедия.

Однако, когда человек пять ответили утвердительно на вопрос о том, есть ли манже, а другие пять-шесть подтвердили, что есть и солома для куше, генерал обернулся к своей свите и самым веселым тоном воскликнул:

— Mais ils sont heureux, ces gaillards! (Да им чудесно живется, этим ребятам!)

Он направился к автомобилю и уехал. Уехал также русский полковник, уехала русская дамочка, уехал сахарозаводчик, уехали маменькины сынки. Жизнь могла наконец продолжаться, и нас развели по ротам...

— Безобразие! — с чувством воскликнула Наталья Владимировна, когда я закончил свою историю.

— Это еще как сказать! — заметил Алексей Алексеевич.—Сам Франшэ, несомненно, считал, что обошелся с волонтерами как нельзя лучше. Помилуйте, приехал, спрашивал, есть ли ?да, есть ли солома. Что еще надо? Не генерал, а отец солдату! Родной отец!.. Ты, Ната-шечка, не обижайся только, но я тебе все-таки скажу, что в военном деле ты еще не разбираешься. Муж у тебя гвардейский офицер, академию кончил, до генерала дослужился, а ты понимаешь в военных делах не больше, чем новобранец. Уж ты не сердись на меня, Ната-шечка!

Но Наталья Владимировна и не сердилась, она, видимо, не претендовала на авторитет в военных делах. Она только спросила:

— Значит, он просто солдафон?